|
Назаретян А.П.
|
|
| | Сообщение #41 | Чт, 28.02.2019, 16:18 | | |
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| Интервью Акопа Погосовича Назаретяна (5.05.1948 - 15.02.2019) о человеческой природе, эволюции, этике и ценностях
Голуби с клювом ястреба
Мария Пази 2017
История человечества кажется бесконечной хроникой конфликтов и войн. Лишь за XX век мечта о мире горела в двух мировых войнах, взрывалась с атомным оружием, тонула в кошмаре геноцида и замерзала в холодной войне. Сейчас, увы, планета снова оказалась на грани мирового конфликта. При таком непреодолимом желании повоевать вера в светлое будущее даже выглядит немного неуместной. О природе человеческой агрессивности и о культуре как способе совладать с агрессией мы поговорили со специалистом по культурной антропологии насилия, профессором Акопом Назаретяном
Акоп Назаретян — доктор философских наук, профессор Государственного университета «Дубна», редактор журнала «Историческая психология и социология истории», руководитель Центра мегаистории и системного прогнозирования в Институте востоковедения РАН. Ведет исследования на стыке истории, психологии, социологии и культурной антропологии, посвященные социальному насилию в прошлом и настоящем. Особую известность получил сформулированный им в 1991 году «закон техногуманитарного баланса», суть которого заключается в закономерном развитии культуры в противовес развитию технологий и, в частности, оружия.
Основной инстинкт
— Зачем нужно это достаточно неприятное явление — агрессия?
— В бытовой речи, в политике и этике это почти ругательное слово. Но для психолога, антрополога или биолога все не так однозначно. Агрессия — фундаментальное свойство живого. Для жизнедеятельности необходима энергия, которая высвобождается при разрушении других организмов. Отсюда неизменные спутники жизни — конкуренция, отбор.
Согласно медицинским протоколам, при погружении человека в диабетическую кому последним (после полового, пищевого) отключается агрессивно-оборонительный рефлекс. Добавлю, что творчество, дружба, любовь, юмор — это во многом превращенные формы агрессии. И секс, между прочим. В специальной литературе приводятся забавные иллюстрации взаимосвязи между агрессией, сексом, юмором и чувством прекрасного. Вот, например, ритуал ухаживания у одного вида попугаев: самец принимает позу крайней ярости и… повисает на ветке вниз головой. Многие специалисты считают, что смех развивался из переориентированного агрессивного жеста.
— Агрессия — это единое явление? На охоте испытывается та же гамма чувств, что и на войне?
— Нет, конечно. В психологии различают два вида агрессии: охотничью и аффективную. Волк не испытывает ненависти к зайцу. Любители охоты или рыбалки легко это поймут. Поэтому говорят о «безэмоциональности хищника». В мозгу центр охотничьей агрессии расположен отдельно от центра аффективной (или эмоциональной) агрессии, которая ориентирована на разборки между «своими», между представителями одного вида. С ненавистью и со злобой к себе подобным мы сражаемся за территорию, за самку, за пищу. Но эмоциональные переживания двойственны: где есть ненависть и злоба — возможны жалость и сочувствие к сородичу. Поэтому в войнах между людьми задействованы оба типа агрессии. Например, политики часто представляют противников «недочеловеками», чтобы включить охотничий инстинкт и купировать угрызения совести.
Ворон ворону глаз не выклюет?
— Получается, сочувствие эволюционировало вместе с агрессивностью?
— Скажем так: адаптация требовала, чтобы у мощно вооруженных видов животных сильнее развивалось инстинктивное торможение внутривидовой агрессии. Русская поговорка «ворон ворону глаз не выклюет» основана на фактах и имеет аналоги во многих языках. Действительно, ворон умерщвляет добычу мощным ударом клюва в глаз, но в драках между воронами такой прием обычно не применяется. Один зоолог рассказал, как приручил вороненка, а когда тот вырос, играючи подносил руками его клюв к своему глазу. Ворон резко вырывался и отворачивался — даже в игре инстинкт не позволяет нацеливать клюв в глаз другу! Гориллы и вовсе ограничиваются «игрой в гляделки». Более могучий самец подавляет противника свирепым взглядом. А вот голуби или мыши сражаются «без сантиментов». Голубь, символ мира, может долго добивать ослабевшего соперника клювом по голове. Ворон, ястреб или орел так убивать не способны.
— А человек? Мы больше похоже на воронов или на голубей?
— Человек — эволюционная химера, «голубь с ястребиным клювом». Мы, как голуби, произошли от слабо вооруженных предков, поэтому изначально инстинктивное торможение внутривидовой агрессии у нас слабое. Выдающийся зоопсихолог, нобелевский лауреат Конрад Лоренц выражал сожаление по поводу того, что человек не обладает «натурой хищника». Ученый полагал, что, если бы мы произошли от львов, насилие не играло бы столь важную роль в истории. В ответ на это замечание специалисты по сравнительной антропологии (группа Эдварда Уилсона) доказали, что в расчете на единицу популяции люди убивают себе подобных значительно реже, чем сильные хищники. Это дало повод усомниться в человеке как самом безжалостном агрессоре. Тем не менее около 2,5 миллионов лет назад древние люди искусственно отрастили себе опасный «ястребиный клюв», были созданы первые орудия — заостренные галечные отщепы, чопперы. Они использовались по-разному, и, в частности, согласно археологическим данным, их создатели — Homo habilis («человек умелый») — дробили друг другу черепа. Появился странный биологический вид, сочетающий инстинкты слабо вооруженного предка с беспрецедентными возможностями взаимного убийства. По законам природы, такие существа не имели шансов выжить, но именно они стали нашими далекими предками.
Когда некрофобия не спасает
— Почему же в таком случае мы не перебили друг друга?
— Есть гипотеза, что мы выжили в том числе благодаря тому, что давший сбой инстинкт был заменен неврозом — иррациональным страхом мертвых, некрофобией. Мертвым стала приписываться способность к мщению. Некрофобия ограничила внутривидовую агрессию и стала затравкой будущей духовной культуры. С тех пор жизнеспособность человеческих сообществ во многом определялась тем, насколько развитие технологий уравновешивалось культурно-психологическими регуляторами. Это закон техногуманитарного баланса: чем выше мощь технологий, тем более совершенные средства ограничения физической агрессии необходимы. До сих пор развитие технологий влекло за собой совершенствование ценностей, морали, права. Но этот механизм драматичен: те общества, которым не удавалось адаптировать культуру к возросшему технологическому могуществу, «выбраковывались». Они либо разрушали сами себя, либо становились добычей противников.
—То есть с появлением нового оружия всегда происходит перестройка ценностей?
— К сожалению, не всегда, и это касается не только оружия. Охотничьи, сельскохозяйственные, промышленные технологии нарушали устоявшийся порядок в обществе и провоцировали всплеск агрессии. Возникала эйфория, ощущение всемогущества и вседозволенности. За этим следовали кризисы, экологические и геополитические катастрофы, и происходил отбор социумов, способных жить с новыми технологиями.
— Можете привести пример такого негативного сценария?
— Особенно богата такими примерами этнография первобытных обществ. Например, после окончания Вьетнамской войны обнаружилось, что исчезло крупное охотничье племя горных кхмеров. Вьетнамцы и американцы обвиняли друг друга в геноциде, но потом удалось договориться о международной научной экспедиции. И антропологи по свежим следам реконструировали ход событий. Как выяснилось, никто туземцев не уничтожал — беда в том, что эти опытные охотники случайно заполучили в свои неопытные руки американские карабины. Они оценили преимущества огнестрельного оружия, научились им пользоваться, а также добывать стволы и боеприпасы (вокруг шла война!). За несколько лет они перебили фауну, с которой их предки сосуществовали тысячелетиями, а потом чуть не перестреляли друг друга. Оставшиеся в живых спустились с гор и деградировали.
Конечно, этот эпизод довольно нетипичен. Технологии были получены извне, общество перепрыгнуло через несколько ступеней развития: тот факт, что люди с психологией лучников овладели искусством стрельбы из карабина, привел к трагедии. Там, где эволюция протекает в обычном темпе, система регуляции постепенно развивается.
Куда уходит агрессия
— Получается, с развитием культуры и цивилизации человек стал менее агрессивным?
— Скорее всего, наоборот — агрессия возрастала. Так происходит у всех животных при переполнении экологической ниши, когда их становится слишком много. Атрофируются инстинкты торможения внутривидовой агрессии и самосохранения, половой инстинкт, учащаются взаимные убийства, убийства детенышей, происходят массовые самоубийства. В итоге численность популяции выравнивается.
А человек живет в условиях неестественно высокой плотности. Только уровень культуры позволяет нам жить относительно мирно при численности за 7 миллиардов, в 100 тысяч раз большей «законной» с точки зрения природы. Мы научились регулировать и сублимировать агрессивные импульсы. Но надо различать агрессию и насилие, а также разные формы насилия. В длительной исторической ретроспективе выявляется парадоксальная зависимость: с ростом убойной мощи оружия и демографической плотности «коэффициент кровопролитности» (отношение среднего числа убийств в единицу времени к численности населения) последовательно снижался. Чем легче становилось убивать друг друга, тем меньше убивали.
Замечу, что этот коэффициент снижался не на проценты и даже не в разы, а на порядки. Например, расчеты показали, что в Европе ХХ века он на полтора порядка, то есть раз в 50, ниже, чем в среднем по охотничьим племенам. А для Европы это был очень напряженный век: две мировые, две гражданские войны, Холокост, концлагеря.
— Если плотность населения и совершенство технологий увеличивается, то что обеспечило положительную динамику?
— Изменилось соотношение физического и символического насилия: насилие во многом вытеснилось в виртуальный мир. Еще Аристотель назвал этот эффект катарсисом — очищением. Культура, проходя через кризисы, множила и совершенствовала каналы сублимации агрессии. Сегодня к их числу относятся телевизор и компьютер. Там такой градус насилия, что он способствует избавлению от агрессивности в реальном мире, хочется вести себя спокойнее. Мы успеваем так навоеваться в воображении, смотря новости или фильмы, что в реальности сражаться уже не тянет. Реальный мир стал похож на «зону рекреации» — зону отдыха от насилия. Такой центр штиля формируется и во время войн. Допустим, рядом с Коста-Рикой в 80-е годы бушевал военный конфликт в Никарагуа, да и в Панаме была напряженная ситуация. Кому охота была повоевать — могли отправляться в Никарагуа, а в Коста-Рике все было спокойно. Здесь драться было нельзя, да и не хотелось. Оружие у людей имелось, но обстановка в целом была мирная.
Профессор Акоп Назаретян 042_rusrep_17-1.jpg из личного архива Акопа Назаретяна
Профессор Акоп Назаретян
ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА АКОПА НАЗАРЕТЯНА
— А мы не можем, напротив, через кино и игры научиться насилию? Привыкнем, что убивать «там» не страшно, а жертве не больно, и с этим убеждением перейдем в реальный мир.
— Конечно, влияние обоюдоострое, имеется немало фактов провокации насилия или суицида через соцсети и СМИ. Но приведу аналогию. Сегодня чуть ли не каждый готов рассказать, как плоха медицина, как врач недоглядел, ошибся — и здоровье пациента ухудшилось. А как ужасны экология, воздух, питьевая вода и пища! Вот отчего мы такие больные и несчастные! Но если взглянуть на ситуацию системно, выясняется, что с развитием медицины, гигиены и прочих технологий средняя продолжительность жизни людей за двести лет возросла в четыре раза и продолжает расти. Еще в начале XIX века она не во всех европейских странах стабильно достигала 20 лет, из трех родившихся детей до пятилетнего возраста доживал один, родовая смертность была, по нынешним меркам, катастрофической, хотя экология и медицина тогда не казались людям такими ужасными… То же и с виртуальными сценами насилия: все не так плохо, как принято считать. В медиа освещаются в основном какие-то исключительные случаи — подобные новости многократно тиражируются, зачастую производя провокационный эффект. В целом же виртуальные сцены насилия снижают напряжение «по эту сторону» экранов и газетных полос.
Для чего стране враги
— Значит, в XXI веке насилие по-прежнему сокращается?
— По данным ООН и ВОЗ, в 2000–2010 годах от всех видов насилия в мире гибло порядка 500 тысяч человек в год. Само по себе число страшное, но при 7-миллиардном населении Земли такой уровень насилия — рекордно низкий. Общее число убийств уступило числу самоубийств: их совершалось более 800 тысяч в год. Впервые в истории люди чаще убивали себя, чем друг друга. Но, к сожалению, во втором десятилетии ситуация ухудшается…
— Почему?
— Ухудшается геополитическая обстановка. Наша группа подробно исследует, как и почему это происходит и каковы шансы предотвратить наихудшие сценарии. С войной очень сложно справиться, потому что она отвечает нашим глубинным потребностям. В 1930-х годах финский криминолог Вели Веркко высказал предположение, что во все времена и во всех культурах главный источник насильственной смертности — не войны, а бытовые конфликты. Дальнейшие исследования подтвердили эту гипотезу, теперь ее называют «закон Веркко».
Испокон веков люди искали «чужих», чтобы ограничить насилие внутри сообщества. Первобытные вожди регулярно стравливали молодежь, обеспечивая внутренний мир и стабильность своей власти. Обращаясь к Лоренцу: «Мы воюем не потому, что делимся на нации, классы, профессии и партии. А делимся для того, среди прочего, чтобы воевать». Весь мир, вся история сотканы из отношений «они — мы», «наши — не наши». Наличие врага дает очень важные преимущества. Оно способствует консолидации: люди дружат «против кого-то», это ограничивает внутреннюю агрессию и, кроме того, это самый убогий и доступный вектор смыслообразования.
К сожалению, избавиться от этой инерции общество не успело. Приведу свежий пример. В 2008–2009 годах российская статистика показывала 16 убийств в год на сто тысяч населения. В последние годы — 9–10 убийств. Конечно, и это из рук вон плохо, но все-таки чем обусловлено сокращение? «Полиция» работает лучше, чем «милиция»? Или внешнеполитические напряжения, «образ врага» сплотили сограждан?
— Значит, нам до сих пор нужны конфликты для сплочения и формирования общей цели?
— Достоевский писал, что «долгий мир зверит и ожесточает человека». А политолог Петер Слотердайк, изучавший предпосылки Первой мировой войны, ввел в науку термин «катастрофофилия». Это массовая психическая эпидемия, проявляющаяся в том, что миллионами людей овладевает жажда «маленьких победоносных войн». При долгом отсутствии массовых потрясений часто растет число насильственных преступлений и самоубийств. Очень ярко это проявилось в преддверии Первой мировой: уже почти полвека не было войн, а уровень самоубийств зашкаливал, возникло воспевание самоубийства как высшего счастья. И пока теоретики доказывали, что войны более невозможны — миллионы людей жаждали войны и победы. Август 1914 года описывается как «самый счастливый месяц» в истории Европы. Немецкие интеллектуалы писали, что наконец-то наступает настоящая жизнь после десятилетий бессмысленного прозябания.
Сейчас мы снова отчетливо диагностируем симптомы катастрофофилии, причем уже на мировом уровне. И это гораздо большая угроза, чем, скажем, Эбола. Потому что психические эпидемии долго не фиксируются и не осознаются.
— Вырисовывается довольно мрачная картина. Война — это, естественно, плохо; но и без войны, получается, человеку не слаще. Можно ли найти цель и смысл как-то иначе?
— Ситуация небезнадежна. Уже в ХХ веке психологи провели блестящие эксперименты, демонстрирующие, что образ общего врага можно сменить на образ общего дела. Цель тогда направлена не на зловредного контрагента, а на преодоление трудностей. В эксперименте американских ученых два лагеря бойскаутов, враждующих мальчишек, попытались примирить, перенаправив их агрессивность. Сначала испортили грузовик, который снабжал оба лагеря провизией, и этот тяжелый грузовик бойскауты вместе тянули и толкали до города. Потом совместными действиями «враждующих» лагерей чинили водопровод. В итоге, когда «враги» ехали обратно, они уже обнимались, обменивались номерами — подружились «за», а не «против». Это же подтверждают события на политической арене 50–70-х годов, когда впервые создавались коалиции, не направленные против кого-либо. На пороге атомной войны были заключены эффективные международные договоры о неприменении атомного оружия, о его нераспространении, о запрещении испытаний в трех средах. А чего стоили глобальные экологические соглашения, также не направленные против третьих сил! Человечество, подбираясь к краю пропасти, прозревало, хоть и временно.
Боги или самоубийцы?
— Мы снова оказались на краю? Есть ли прогноз на будущее — куда развернет нас следующий кризис и когда его ждать?
— Знаете, физик Энрико Ферми как-то задался резонным вопросом: «А где все?» Это известный парадокс: по всем стандартам космологии Вселенная должна быть полна разумной внеземной жизни, и мы должны были бы выйти на контакт с представителями иных цивилизаций. Но мы никого не можем найти — это наводит на мысль, что на определенной фазе развития цивилизация самоуничтожается! Независимые расчеты ученых из Австралии, России и США показали, что мы сейчас подходим к пику развития сложности. График роста скорости эволюции все ближе к вертикали, и около середины XXI века возможен «фазовый переход» в истории не только человечества, но и всей эволюции на Земле. Этот переломный момент называют точкой сингулярности. Вот только вопрос, куда это ведет: в хаос и «нисходящую ветвь» истории или в новую форму стабилизации, прорыв к космической фазе? Перефразируя японо-американского физика-теоретика Митио Каку и его коллегу, армянского физика и философа Вазгена Гаруна, можно сказать, что живущие сейчас люди — самое значительное поколение за всю историю человечества: именно они определят, достигнет ли человечество великой цели или скатится до необратимой деградации. Сейчас женщины рожают или потенциальных богов, которым, возможно, будут доступны какие-то формы бессмертия и космического господства, или поколение самоубийц, которые обратят вспять развитие человечества.
Игры-стрелялки дают возможность разрядить накопившуюся агрессию в виртуальной среде 043_rusrep_17-1.jpg Anton Fenix
Игры-стрелялки дают возможность разрядить накопившуюся агрессию в виртуальной среде
ANTON FENIX
— Приносит ли современность какие-то новые угрозы, или это все та же жажда «маленьких победоносных войн»?
— Во-первых, размылись грани между войной и миром. После 1945 года войны официально объявлялись всего четыре раза, и это были отнюдь не самые кровопролитные конфликты. А длительные масштабные конфликты в официальных документах назывались как угодно, но только не войнами. После Нюрнбергского процесса слово «война» заменили бесконечные «сдерживания», «принуждения к миру», «контртеррористические операции»… Или самый диковинный перл — «гуманитарные бомбардировки» в Югославии в 1999 году. На локальных фронтах этих «не-войн» погибло до 25 миллионов человек. В 2016 году Нобелевский институт мира организовал международную научную дискуссию, большинство участников которой пришло к выводу, что новая мировая война неизбежна. А сегодняшнюю ситуацию оценивать как невоенную, как предвоенную или как военную? Конфликт не так уж и сложно пропустить. Например, в июне 1940 года мировую войну обсуждали еще в будущем времени, хотя она уже шла почти год.
— Какими технологиями может начаться и вестись эта война?
— Боюсь, любыми. Это вторая опасность нашего века — размытие грани между военной и невоенной техникой. В 2000 году американский программист Билл Джой заметил, что век оружия массового поражения сменился веком «знаний массового поражения». Новейшее вооружение становится все более дешевым и доступным, ускользает из-под контроля государств и правительств. Это несет в себе угрозу злоупотребления и угрозу глупости: по злобе или сдуру можно нанести страшный урон! Так что снижается «дуракоустойчивость» общества. Чем мощнее технологии, тем больше общество зависит от «дурака». Уже и не скажешь, что способно нанести больший ущерб: танк или навороченный компьютер в руках искусного, но безответственного пользователя, который способен взломать систему контроля охраны ядерного оружия или взорвать атомную станцию.
— Мы говорили о том, что, возможно, сейчас в России образ врага несколько снизил внутреннее насилие в обществе. А есть ли какие-то специфические черты у «русской агрессии»?
— Не могу сказать, что русская агрессия какая-то особенная. К сожалению, врагов ищут не только в России — это мировая тенденция. Качество внешнеполитических решений в мире заметно снизилось. Политических гроссмейстеров 1950–80-х годов сменили игроки пятого разряда, не умеющие просчитывать последствия далее одного хода. Теперь за словом «объединение» непременно следует слово «против» с указанием зловредного врага. А тексты и речи полны бессодержательных клише вроде «национальные интересы». Но в нынешнем переплетении расовых, этнических, конфессиональных и прочих общностей вообще не понятно, что такое «нация». Кроме того, политики не различают таких понятий, как интерес, амбиция, каприз, импульс. И всерьез верят, что возможно «национальное будущее», отдельное от будущего мировой цивилизации…
— В России сегодня можно наблюдать ренессанс религиозности. Как это влияет на нашу агрессивность и наше будущее?
— Религия, к сожалению, является древнейшим инструментом разделения общества на «своих» и «чужих». А потому вовсе не способствует смирению или уменьшению уровня агрессии. Мне не кажутся смешными кадры, на которых священник с кадилом окропляет космические ракеты, а они при этом то взлететь не могут, то падают. Или кадры, на которых руководители многоконфессиональной страны эдак смачно, крупным планом целуют церковные мощи. Но что опять-таки хуже всего — это не российская специфика. О том же сообщают аналитики из Северной и Южной Америки, Западной Европы. По данным Института Гэллапа, 70% членов Республиканской партии США верят, что Бог создал мир за шесть дней, и кое-где горячие головы опять ставят вопрос об уголовном преследовании за преподавание эволюционной теории. Ренессанс религиозного и национального фундаментализма — третий и самый опасный тренд нашей эпохи. Антрополог Эдвард Уилсон емко описал складывающиеся в современном мире дисбалансы: «Мы создали цивилизацию… с инстинктами каменного века, общественными институтами Средневековья и технологиями, достойными богов». То, что происходит в современном мире, — не «столкновение цивилизаций», это столкновение исторических эпох. И происходит оно не на границах стран, а в сознании людей.
— Каковы худший и лучший сценарий XXI века?
— Современная наука подготовила мощные предпосылки для формирования новых смыслов, свободных от идеологий, веками деливших людей на «своих» и «чужаков». Они направлены на общую цель — сохранить мировую цивилизацию. Политики, которые прежде других возьмут это на вооружение, получат важные дивиденды. Только заботясь об интересах всей цивилизации, можно расширить влияние России на международной арене. Это хороший вариант развития событий.
Иначе, в худшем случае, сбудется прогноз Томаса Элиота: «Вот как кончится мир — не взрыв, но всхлип». В ХХ веке мир мог кончиться «взрывом». Этого удалось избежать, потому что человечество сумело культурно и психологически адаптироваться к атомному оружию, как прежде к другим техническим чудесам. В XXI веке нам грозит «всхлип» — необратимый, саморазрушительный возврат в прошлое. Остается надеяться и верить, что так не будет, что мир снова сможет договориться.
№17 (434)
[u]http://expert.ru/russian....u]
|
|
|
| | Сообщение #42 | Пт, 01.03.2019, 15:07 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| http://temnyjles.ru/Nazaretian/futur.shtml Нелинейное будущее
|
|
|
| | Сообщение #43 | Вс, 15.11.2020, 17:14 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| Первые отчётливые симптомы того, как снижается качество политического мышления, были зафиксированы методом сопоставления пропагандистских стилей во время югославской агрессии НАТО. Тема подсказана класссической статьёй американских авторов, посвящённой сравнительному анализу пропаганды в период Второй мировой войны. Согласно наблюдениям И. Криса и Н. Лейтеса [Kris, Lates 1947], только советская пропаганда строилась в "манихейском" ключе: А. Гитлер представал как исчадье ада и дьявол во плоти. В пропаганде же западных союзников преобладали прагматические резоны, т.е. выгоды от победы над Германией соотносились с неприятностями в случае поражения. А когда У. Черчилль публично сравнил нацистов с "гуннами", английские журналисты устроили скандал - мол, нарушены джентльменские правила полемики.
В 1999 году, следуя тому же методу, мы проанализировали содержание западной пропаганды, и результат обескуражил самих исследователей. Образ президента Югославии С. Милошевича в англоязычных текстах второй половины 1990-х годов оказался изоморфным образу Гитлера в советских текстах 1940-х. Одномерные картинки злобного диктатора и убийцы не разбавлялись попытками выслушать другую сторону или взвешенно рассмотреть ситуацию. Самое же поразительное, что публика в США и даже в Западной Европе безропотно и почти единодушно приняла этот пропагандистский стиль, не пытаясь искать альтернативные источники информации, забыв о выстраданных принципах плюрализма и состязательности. Кстати, с югославских событий началось распространение бытового антиамериканизма в России, не наблюдавшегося даже в разгар советской "антиимпериалистической пропаганды", а с общественными настроениями вскоре изменился и политический курс нового руководства.
Вот когда сделалось до боли ясно, насколько утопичной была наша либеральная мечта о формировании свободной журналистики в России - напротив, мы увидели, как становится невостребованным этот благородный вид деятельности в Западном обществе. Место свободной журналистики занимает расползающаяся пропаганда (отбор, оформление и выстраивание информации под заданную цель) и информационная война, в рамках которой забота о достоверности даже функционально выстроенной информации отходит на задний план. Вскоре о невостребованности свободной журналистики стали писать и западные аналитики [Davies 2009].
Мы также сравнили поведенческие реакции европейцев по годам. В 1990 - 1991 годах, когда агонизировавший СССР ещё не умер, армии НАТО концентрировали силы на Ближнем Востоке для освобождения оккупированного С. Хусейном Кувейта. Операция "Буря в пустыне" готовилась с одобрения Совета безопасности, и её политические или моральные основания мало у кого вызывали возражение. Тем не менее в странах Западной Европы проходили массовые демонстрации протеста под лозунгом "Нет войне!". В 1999 году неспровоцированная агрессия НАТО против европейской страны, не подкреплённая санкцией ООН, сопровождалась почти безоговорочным одобрением гражданского общества. Это наглядная иллюстрация того, как всего восемь лет без достойного противника и без страха большой войны реанимировали забытую было симптоматику катастрофофилии, и функциональная потребность острых переживаний, связанных с "маленькими победоносными войнами", вновь стала приобретать эпидемический размах.И вот ещё один удручающий факт. Жители Белграда решались демонстративно толпиться у жизненно важных объектов, предотвращая тем самым бомбовые удары. Сегодня трудно даже представить себе такое великодушие по отношению к мирным гражданам со стороны военных где-нибудь в Восточной Украине или на Ближнем Востоке. Возраставшая на протяжении последних веков ценность человеческой жизни сменяется стремительной девальвацией, а такое часто происходило на пороге антропогенных катастроф...Следует добавить, что к концу XX века уплотнение информационной среды настолько интенсифицировало процессы психического заражения, что, наряду с массовыми настроениями регионального, национального и континентального масштаба, обозначился новый предмет - общемировые массовые настроения. Так психическая эпидемия, очагами которой в 1990-х стали США и ряд исламских регионов, распространяясь вширь, исподволь становится ситуационной доминантой. Сегодня она далеко превосходит по возможным последствиям для мирового сообщества болезни типа эболы или птичьего гриппа, прежде всего потому, что очень слабо осознаётся.Чего же следует ожидать, если ситуация в скором будущем радикально не изменится?Ранее на страницах ИПСИ обсуждалось одно из ярких открытий новейшей науки - гипербола планетарной эволюции [Панов 2008а; Назаретян 2014б. См. также: Панов 2005, 2008б; Назаретян 2014а, 2015; Snooks 1996; Panov 2005; Kurzweil 2005; Singularity... 2012]. Напомню, независимые расчёты, проведённые учёными разных стран и специальностей, показали, что на протяжении 4 млрд. лет биологическая, прасоциальная и социальная эволюция была пронизана едиными векторами и ускорялась в соответствии с простой логарифмической формулой: периоды между фазовыми переходами (предварявшимися каждый раз глобальными кризисами) сокращались в убывающей геометрической прогрессии. При экстраполяции гиперболической кривой в будущее она в ближайшие десятилетия обращается в вертикаль, т.е. скорость эволюционных изменений устремляется к бесконечности, а интервалы между фазовыми переходами - к нулю. В математике такую точку, в которой значение функции обращается в бесконечность, называют сингулярностью.Этот неожиданный и сугубо математический вывод заставляет предположить, что около середины XXI века наступит фаза полифуркации, сопоставимая по глобальному (а возможно и вселенскому) значению с появлением жизни. По всей видимости, за горизонтом либо начнётся деградация антропосферы (Ноосферы), либо эволюция выйдет с планетарной на космическую стадию. Разрушительные сценарии связаны с возрастающей доступностью новейших видов оружия, с экспоненциальным накоплением генетического груза (необходимое развитие генной инженерии несёт с собой дополнительные угрозы ошибок и злоупотреблений) и т.д. Сохраняющие сценарии также не безоблачны. Они предполагают глубокие цивилизационные трансформации, не все из которых нашему современнику показались бы эмоционально привлекательными, но, как демонстрирует исторический анализ, прогресс на всех этапах представлял собой выбор "меньшего из зол".Во всяком случае, в XXI веке должна так или иначе разрешиться интрига планетарной истории, и это накладывает особую ответственность на поколения живущих ныне людей. В 2003 году выдающийся астрофизик Королевский астроном Великобритании М. Рис оценил шансы Земной цивилизации пережить наступивший век как 50/50 [Rees 2003]. Это согласуется и с нашими тогдашними оценками. Первое десятилетие века ознаменовалось историческим рекордом ненасилия в мире: суммарное число насильственных смертей в вооружённых конфликтах, политических репрессиях и бытовых конфликтах составило около 500 тыс. в год, тогда как население Земли приближалось к 7 млрд. [Насилие... 2002; Global... 2011]. Полмиллиона ежегодных жертв - число чудовищное, но по коэффициенту кровопролитности оно беспрецедентно низко (а по абсолютной величине уступает числу самоубийств). В некоторых регионах показатель опустился ниже одного убийства в год на сто тысяч жителей - и всё это рождало робкую надежду на то, что вытеснение физического насилия в виртуальную сферу продолжится [Назаретян 2009].К сожалению, во втором десятилетии ситуация стала заметно ухудшаться, и перспектива выхода планетарной цивилизации на аттрактор, связанный с прогрессивным развитием, видится всё более проблематичной. {3} Геополитика составляет не единственную, но одну из решающих предпосылок для воплощения в жизнь того или иного сценария, и они в значительной мере определяются тем, будет ли один из полюсов заполнен трезвой ответственной силой, которая вытеснит из ниши средневековых фанатиков и вернёт качество вменяемости основным геополитическим конкурентам. Если этого не случится, то, вероятнее всего, цивилизацию Земли ждёт необратимый коллапс.Перспектива Большой сингулярности хорошо известна учёным (в 2008 году при НАСА образован Университет Сингулярности, аналоги которого формируются и за пределами США), но их выводы пока не востребованы в политических кругах. Те из политиков, которые, отрешившись от партийных и национальных амбиций, раньше других освоят эту идею, могут получить важнейшее конкурентное преимущество.
http://temnyjles.narod.ru/Nzrtn/Agentura.htm
|
|
|
| | Сообщение #44 | Сб, 21.11.2020, 15:06 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| Еще такой момент - цивилизация Земли участвует ли в метаэволюции вселенского разума?)
обратим внимание на удивительный поворот в мышлении современных космологов. В XX веке только некоторые советские астрофизики (или выходцы из СССР), испытавшие на себе влияние философии Русского космизма, осмеливались допустить возможное влияние человечества на процессы и перспективы космического масштаба. Большинство же западных учёных были убеждены в том, что жизнь, общество, культура и разум суть не более чем эпифеномены (побочные эффекты) спонтанно эволюционирующих материальных структур, неспособные к какому-либо обратному влиянию на космические процессы и обречённые временем на бесследное растворение. Лауреат Нобелевской премии С. Вайнберг [1981] выразил общее убеждение, заметив, что только понимание неизбежности конца придаёт "фарсу" человеческого существования оттенок "высокой трагедии".
Но к началу XXI века "натуралистические" сценарии в астрофизике стали непопулярными, и в новейших публикациях заметна радикальная смена настроений. Почти общепринятыми стали суждения в том духе, что сознание есть "космологически фундаментальный фактор", последующая эволюция Метагалактики зависит от развития наших знаний, в перспективе - образование "живого космоса" и т.д. Серьёзно обсуждается гипотеза о том, что разумный субъект, овладевший физическими процессами в своей вселенной, целенаправленно создаёт каждый раз новые вселенные с заданными параметрами (делающими возможным последующее образование жизни и разума) посредством детерминированного взрыва чёрной дыры (см. [Дойч 2001; Дэвис 2011; Каку 2013; Rees 2003; Smolin 2006] и др.).
Со своей стороны, исследования по гештальтпсихологии и эвристике показали, что всякие пределы, налагаемые на технические решения известными законами физики, преодолимы путём смены когнитивного контекста: те параметры задачи, которые являются неуправляемыми константами в рамках исходной модели, становятся управляемыми переменными в более комплексной мета-модели. Отсюда следует, что масштаб сознательного управления масс-энергетическими процессами потенциально неисчерпаем, и в сочетании с принципом имплементации это обстоятельство приводит к ещё одному важному выводу. Если разум, сформировавшийся на Земле, уничтожит себя прежде, чем сделается космически значимым фактором, то эту задачу осуществит иной, "предположительно какой-то внеземной разум" [Дойч 2001, с. 356].
Ещё в начале 1990-х годов, учитывая опыт эволюции творческого разума и его возрастающее влияние на материальные процессы в рамках Земли, автор настоящей статьи высказал предположение, что человечество невольно участвует в универсальном естественном отборе планетарных цивилизаций [Назаретян 1991]. Коль скоро мы допустили, что лишь очень немногие из планетарных очагов эволюции достигают уровня, сравнимого с нынешним состоянием Земной цивилизации, логично сделать следующее предположение. Только те из технологически продвинутых цивилизаций (возможно, единственная), которые смогут последовательно адаптировать качество саморегуляции к неограниченно растущему инструментальному могуществу, благополучно завершат планетарную - утробную? - стадию развития. Все прочие останутся расходным материалом универсальной эволюции, как и те био- и антропосферы, развитие которых прервалось на более ранних стадиях. Так селективный механизм, описанный в модели техно-гуманитарного баланса, может сыграть решающую роль и на заключительной стадии планетарной эволюции, отсекая цивилизации, неготовые к переходу в космическую стадию.
Беспределен ли гуманитарный интеллект?
До сих пор мы молчаливо исходили из того, что способность к внутренней регуляции потенциально неограниченна; между тем такое предположение небесспорно для психолога. Может оказаться, что некоторые фундаментальные свойства разума (врождённые гештальты?) сковывают его свободу таким образом, что диапазон интеллектуального самоконтроля не соразмерен диапазону технологической изобретательности. Например, изучение исторических эпизодов оставляет подозрение, что люди нуждаются в образе врага для эффективной групповой консолидации (архетип "они - мы") и стратегическое смыслообразование затруднено при длительном отсутствии конкурирующего агента. Эмоциональная амбивалентность, запрограммированная в лимбической структуре нашего мозга, периодически побуждает к поиску "негативных" переживаний - страха, злости - и провоцирует на соответствующие действия. Хотя культура испокон веков формировала средства - от ритуалов, искусства, спорта до программ ТВ и компьютерных игр - для замещения и сублимации функциональных мотивов, рано или поздно у людей активизировалась тяга к страстям "не понарошку". Выражаясь гротескно, всё выглядит так, как будто природой встроена некая программа саморазрушения, блокирующая космическую перспективу разума, и неясно даже, в какой мере дальнейшая "денатурализация" с развитием симбиозных человеко-машинных конструкций способна преобразовать его архетипическое устройство.
Если эффективные стратегические меры против иррациональных колебаний в настроении невозможны, то остаётся допустить, что эволюция сложности в любой из планетарных ноосфер имеет предел; в таком случае "молчание Космоса" получает самое тривиальное и пессимистическое объяснение. Это бы означало, что, вопреки нашему интуитивному убеждению, в мире образов и эмоций действуют более жёсткие законы, чем в мире вещества и энергии. Иначе говоря, носитель разума обладает потенциально большей властью над масс-энергетическими процессами, чем над собственными мотивациями, и то, что принципиально реализуемо с точки зрения физики, исключено имманентными законами психологии и культурной антропологии. Столь неожиданное обстоятельство способно сыграть фатальную роль в судьбе цивилизаций, именно по этой причине жизнь и разум действительно останутся не более чем эпифеноменами, а будущее Вселенной исчерпывающе описывается натуралистическими сценариями.
Если же всё-таки допустить, что способность разума к саморегуляции в принципе соизмерима с безграничным технологическим развитием, то мы возвращаемся к гипотезе универсального естественного отбора. Тогда ключевой вопрос меняет содержание: успеет ли Земной разум усовершенствовать качество самоконтроля в соответствии с ускоряющимся технологическим ростом прежде, чем разрушительные последствия станут необратимыми?
Новейшие биофизические и палеонтологические исследования показывают, что спонтанное образование живой клетки - слишком маловероятное событие, чтобы оно могло происходить независимо на разных планетах: усиливаются аргументы в пользу того, что биота, однажды возникнув, "заражала" все точки в космосе, где могла угнездиться (см. выше, сноску 2). По всей видимости, если образование Космического разума в принципе не исключено, то такое событие столь же уникально и может произойти лишь единожды на определённой стадии космической эволюции.
Реализует ли Земная цивилизация эту уникальную возможность? Более десяти лет назад знаменитый английский астроном М. Рис оценил её шанс пережить XXI век (и стать космически релевантной) как 50/50. [Rees 2003]. Это согласуется с нашими тогдашними оценками, однако сегодня они выглядят слишком оптимистичными.
Человечество установило исторический рекорд ненасилия в первом десятилетии текущего века: по данным ООН и ВОЗ, с 2000 по 2010 годы суммарное число жертв всех форм насилия (вооружённые конфликты, политические репрессии и повседневные разборки) в мире составляло около полумиллиона человек в год, при том что население приближалось к 7 млрд. [Насилие... 2002; Global... 2011]. Хотя само по себе число жертв выглядит ужасающе, оно уступало ежегодному числу самоубийств в тот же период, а совокупный коэффициент кровопролитности был беспримерно низким. В некоторых регионах индекс составлял одно и менее убийств в год на 100.000 населения.
У аналитиков возникла робкая надежда на то, что тенденция виртуализации (насилие преобладало в новостях СМИ, фильмах и компьютерных играх) продолжится. Ожидали в скором будущем чего-то вроде усовершенствованных компьютерных программ с полисенсорным вовлечением в виртуальные сражения для снятия психологических напряжений путём замещающей активности и т.д.
Видимо, мы недооценили динамизм иррациональных колебаний в настроениях политических лидеров и масс. К сожалению, с 2011 года обстановка ухудшается. Симптомы эйфории и катастрофофилии начали проявляться уже в 1990-х в США (как последствие победы в "Холодной войне") и в некоторых исламских регионах, далее эпидемия тоски по "маленьким победоносным войнам" охватила другие регионы планеты и превратилась в значимый мотивационный импульс. Интеллектуальное качество политических лидеров и их готовность просчитывать отсроченные последствия своих решений снижается (по сравнению с их предшественниками в 1970-80-х годах), международное право остаётся ностальгическим воспоминанием, и глобальная геополитическая система теряет устойчивость.
Земная цивилизация успешно завершила XX век благодаря тому, что смогла справиться с глобальными угрозами того времени. Сегодня мы худо-бедно научились решать проблемы, связанные с ростом населения и экологическими нагрузками, психологически адаптировались к ядерному оружию, но сталкиваемся с новыми проблемами. По словам известного программиста Б. Джоя, век оружия массового поражения сменился веком "знаний массового поражения" [Joy 2000]. Грани между состояниями войны и мира, равно как между военными, производственными и бытовыми технологиями, размываются (в данном отношении мы воспроизводим эпоху палеолита), а расширяющиеся возможности обучения делают новейшие средства разрушения всё более дешёвыми и доступными. Так они выскальзывают из-под контроля правительств и попадают в руки безответственных групп и отдельных персонажей.
|
|
|
| | Сообщение #45 | Сб, 21.11.2020, 15:28 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| https://u.to/mihKGg
Вертикаль Снукса - Панова
В 1996 году австралийский экономист и исследователь глобальной истории Г. Снукс опубликовал расчёты, характеризующие ускорение эволюционных процессов от возникновения жизни на Земле до постиндустриальной цивилизации. Обнаружилось, что на протяжении 4 млрд. лет временные дистанции между глобальными фазовыми переходами в биологической, прасоциальной и социальной истории последовательно укорачивались в соответствии с единой логарифмической формулой.
В 2003 году физик-теоретик А.Д. Панов, не зная о работе Снукса, вывел аналогичную формулу. При этом русский учёный работал в иной культурной и дисциплинарной традиции, использовал иные источники (в т.ч. первое (2001 года) издание книги [Назаретян 2004]) и иной, более строгий математический аппарат. Кроме того, некоторое спекулятивное допущение позволило распространить период логарифмического ускорения на 10 млрд. лет в прошлое - к моменту образования во Вселенной (в недрах звёзд первого поколения) тяжёлых элементов, изменивших физический механизм самоорганизации. При соединении лёгких элементов квант энергии выбрасывается в пространство, а для синтеза сложных молекул требуется энергия извне. Конкуренция за свободную энергию дала толчок развитию в сторону органических соединений, и в последующем ускоряющийся процесс усложнения структур локализовался на Земле, а также, возможно, в других точках Метагалактики.Полученный результат был доложен Пановым на семинаре в Государственном астрономическом институте им. П.К. Штернберга и оценен его участниками как открытие, демонстрирующее единство и преемственность универсального эволюционного процесса. Но особенно неожиданный вывод даёт перенос гиперболической линии в будущее: уже в ближайшие десятилетия она заворачивается в вертикаль! Этот загадочный формальный итог и был обозначен в международной литературе как Вертикаль Снукса - Панова.
С чисто математической точки зрения, он означает, что формула, описывающая ход событий на протяжении миллиардов лет, через несколько десятилетий (!) превращается в бессмыслицу. Скорость эволюционных изменений устремляется к бесконечности, и интервалы между фазовыми переходами - к нулю. Какая же предметная реальность может скрываться за сугубо формальным результатом?С тем, как интерпретируют экстраполяционную Вертикаль сами авторы формулы, читатель может ознакомиться по оригинальным текстам (см. [Панов 2005; Snooks 2005] и редакционное предисловие к обеим публикациям, а также [Панов 2007, 2008]); отметим только, что их интерпретации диаметрально противоположны. На наш взгляд, поскольку формула отражает очень значительный фрагмент Универсальной истории, постольку её предел должен обозначить перспективу событий не планетарного, а вселенского значения. Иначе говоря, до середины XXI века может произойти либо обвал Земной цивилизации, либо фазовый переход, сопоставимый по эволюционному значению с образованием живого вещества. Вероятно, второй - "прогрессивный" - пучок сценариев предполагает очередной виток "удаления от естества" как условие сохранения планетарной системы, проникновение в сверхмалые и сверхбольшие пространства и превращение интеллектуальной деятельности из геологического в космический фактор.В попытке детализировать сценарии мы и выходим на проблему смыслообразовани
Мировоззренческая парадигма сохранения. Идеология versus цивилизация?
В истории фиксируются редкие случаи восстановления техно-гуманитарного баланса за счёт отказа от новых технологий. Например, туземцы Тасмании в изоляции разучились использовать луки, а японские самураи на триста лет отказались от использования огнестрельного оружия, сочтя его недостойным истинного бойца. Но такой способ ухода от кризиса носил локальный и временный характер и делал социум беззащитным перед внешними угрозами. Стратегическую же перспективу составляет возвышение гуманитарного интеллекта (социокультурной регуляции) до уровня интеллекта инструментального, а не наоборот. Люди учились жить с новыми технологиями, усваивая опыт техногенных катастроф, совершенствуя культурно-психологические регуляторы поведения и тем самым ограничивая угрозы, которые неизбежно несёт с собой технологический рост.Сегодня кампании за ядерное и прочее разоружение тактически значимы постольку, поскольку способствуют массовому осознанию угроз. Но грань между боевыми и мирными технологиями всё более размывается, и без развития новейших технологий человечеству не справиться с нарастающими кризисами (от дефицита ресурсов до генетического вырождения). Как и прежде, стратегическая перспектива видится в культурно-психологической притирке к развивающимся инструментальным возможностям и, соответственно, в кардинальном совершенствовании общественного сознания.Развитие технологий ставит перед человечеством качественно новую задачу. От палеолита до наших дней задача сохранения состояла в том, чтобы упорядочивать социальное насилие, по мере возможности предотвращать его хаотические формы. Нынешняя задача - устранить насилие из политической жизни - не решаема привычными средствами. Новейшие информационные технологии отчасти способствуют решению этой задачи [Назаретян 2009], однако решающим фактором может стать только радикальное развитие массового сознания.
Упорядочение насилия во многом достигалось переносом агрессии на внешний мир. Для этого духовная культура производила конкурирующие и сменяющие друг друга идеологии, которые обеспечивали деление людей на "своих" и "чужих". Термин "идеология" возник в конце XVIII века: французские эволюционисты (П. Кабанис и др.) придумали его для особой науки о биологических основах мышления. Их попытка разработать такую науку оказалась неудачной, но слово запомнилось, и пришедший вскоре к власти Наполеон Бонапарт использовал его как штамп для развенчания бесплодных политических спекуляций.В последующем идеологиями стали называть ложные социальные теории, выражающие частные интересы какой-либо большой группы (прежде всего нации), противопоставленные интересам других групп; в этом значении термин применяли, в частности, К. Маркс и Ф. Энгельс. С обострением классовых конфликтов в Европе заговорили о "классовых идеологиях". В.И. Ленин (не знакомый с ранними текстами основоположников марксизма) ввёл парадоксальное словосочетание "научная идеология", имея в виду, что исторические интересы пролетариата состоят в ликвидации классовых различий, а потому совпадают с общечеловеческими и опираются на "объективную истину".Поскольку выражение "научная (или истинная) идеология" вышло из употребления, восстановилось традиционное понимание идеологии как рационализации групповых политических интересов. В этом значении мы и используем далее данный термин. Идеология - это негэнтропийный механизм объединения людей в большие группы путём противопоставления другим людям по признаку приверженности определённому набору сакральных символов. Символы конструируются посредством мифологизации реальных или вымышленных событий, персонажей, речевых фигур, зрительных образов, наделяемых мистическими свойствами и смыслами. Практика последних столетий демонстрирует, что при наличии соответствующей психологической установки элементарной процедуре мифологизации подвержимы любые конструкты: сакральными маркёрами способны служить и такие категории, как "нация", "класс", "партия", "материализм", "атеизм", "демократия" или "рынок". Главное, всем идеологиям по определению присуще в разной мере акцентированное религиозное (или квазирелигиозное) ядро - объединение единоверцев совместным отвержением неверных, - а неизменным спутником идеологического мировосприятия остаётся реальная или потенциальная
война.
http://temnyjles.ru/Nazaretian/smysl.shtml
|
|
|
| | Сообщение #46 | Сб, 21.11.2020, 15:30 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| В переломных фазах истории совершенствование культурных регуляторов, обеспечивавшее восстановление техно-гуманитарного баланса, обычно включало расширение групповой идентификации. Так, типичная для палеолита племенная вражда сменилась межплеменными объединениями (вождествами) неолита, где "люди впервые в истории учились регулярно встречать незнакомцев, не пытаясь их убить" [Diamond 1999, p.273]. В бронзовом веке некоторые вождества дальнейшими захватами образовали города и полиэтничные, но враждебные друг другу государства; как и в каменном веке, "всё человечество находилось в состоянии непрерывного, чаще всего вооружённого противостояния между социумами" [Дьяконов 1994, с.29].
Стальное оружие необычайно повысило кровопролитность сражений, и для сохранения передовых цивилизаций потребовался переворот осевого времени, изменивший систему политических ценностей на огромном пространстве от Иудеи и Греции до Индии и Китая. Люди учились сочувствовать врагам и перестали оценивать доблесть полководцев числом убийств и разрушений. Мифологическое мышление, ориентированное на угрозу небесными карами за нарушение социальных запретов, было потеснено мышлением критическим и моралью индивидуальной ответственности. Вместе с тем формирование первых империй способствовало очередному расширению масштаба общности, которую индивид готов мыслить как "свою" в противоположность "чужим".
В осевое время начали формироваться идеи общечеловеческого единства. Но они оказались чересчур изысканными для рабов и варваров, захлестнувших историческую сцену на спаде первой волны осевого времени и не умевших мыслить мир без Хозяина или Вождя. Учения, отвергавшие подчинение человека антропоморфной небесной власти, а с ним и групповую конфронтацию, были вытеснены на периферию духовной культуры в качестве "избыточного разнообразия". На передний план выдвинулись мировые религии, апеллировавшие к слепой вере, мистическому страху и упованию. Племенные и государственные размежевания сменил пресловутый Меч, расчленивший людей по конфессиональному принципу. "Кто не со Мной, тот против Меня"; "Не мир пришёл Я принести, но меч", - вещал пророк Иисус (Матф., 12:34, 12:30). "А как встретите тех, которые не уверовали, то - удар мечом по шее", - вторил пророк Мухаммед (Сура 47,4). В Индии кришнаизм и буддизм с их гуманистическим настроем были вытеснены эклектической и конфронтационной идеологией индуизма (см. [Каневский 1998; Алаев 2007]).
С распространением мировых религий масштаб групповой идентификации (даже сравнительно с имперскими общностями) в очередной раз увеличился. При этом, однако, внутригосударственная терпимость к иноверцам "полностью ушла в прошлое" [Дьяконов 1994, с.70], а "военный фанатизм христианских и исламских завоеваний... не имел прецедентов со времени образования вождеств и особенно государств" [Diamond 1999, p.282].Фанатизм религиозных войн сделался настоящим бичом европейцев к концу Средневековья, с развитием огнестрельного оружия. В Тридцатилетней войне 1618-1648 годов погибло до 90% взрослого мужского населения Центральной Европы. Вестфальский мирный договор и созданная на его основе политическая система на 266 лет избавили Европу от кровопролития, сравнимого с войнами позднего Средневековья. Однако ослабевшие религиозные размежевания стали замещаться национальными, сословными и классовыми: идеология оставалась атрибутом общественного сознания, а война - атрибутом общественного бытия.Военные, а также производственные технологии второй половины XX века, предельно обнажив угрозу глобальной катастрофы, потребовали неконфронтационных межгосударственных и межклассовых коалиций, образование которых спасло цивилизацию. Но и концепция "общечеловеческих ценностей" стала обрастать идеологическими акцентами, обернувшись в ряде случаев инструментом экономического, политического и военного давления. На противоположном фланге, в качестве протеста против вестернизации, пышным цветом расцвели "цивилизационные" теории, под сенью которых реанимируются национальный и религиозный фундаментализм (ср. [Зверева 2003; Шнирельман 2003; Алаев 2008]).
Следует подчеркнуть, что до недавнего времени идеологии, равно как и войны, оставались не только неизменными, но и необходимыми факторами исторического существования и развития. Не случайно по-настоящему востребованными становились те религиозные учения, которые обеспечивали идейную мотивировку межгрупповой вражды. Ранние христиане, хотя ненавидели "язычников", разрушали античные храмы, разбивали камнями статуи, убивали философов и громили рынки [Гаев 1986], но считали использование боевого оружия грехом. Начав же смыкаться с властными структурами, они первым делом разработали концепцию священных войн, и Августин нашёл достаточно оснований для этого в библейских текстах.С тех пор "никогда Церковь наставляющая не осуждала все виды войн" [Контамин 2001, с.311], зато пацифистов не раз объявляла еретиками. В ментальной матрице "они - мы" единственный эффективный приём для предотвращения или пресечения конкретной войны - перенос агрессии на общего врага; этим приёмом широко пользовались религиозные авторитеты. Когда же какая-либо идеология (религиозная или квазирелигиозная) охватывала своим влиянием обширные территории, она расчленялась на враждебные ереси и секты с ещё более злобной взаимной ненавистью.Идеологии и войны отвечают не только потребностям общества, но также глубинным функциональным потребностям человека, чем в не меньшей степени определяется их воспроизводство. Психологи, изучающие возможность устранения насилия из жизни общества ([Лоренц 2008; Рапопорт 1993; Мэй 2001; Одергон 2008] и др.), пишут о том, что многие духовные потребности легче всего удовлетворяются в религиозном или квазирелигиозном контексте, особенно при обострении межгрупповых конфликтов. Аффилиация (принадлежность группе) и чувство защищённости, сочувствие и самопожертвование, преодоление, жажда бессмертия и смысла жизни часто толкают массы людей в объятья самых агрессивных идеологов и политиков. Бессознательное стремление к острым амбивалентным переживаниям, возбуждаемым в атмосфере вооружённого конфликта, настолько глубоко вплетено в эмоциональную ткань, что все виды замещающей активности, созданные культурой (искусство, ритуалы, спорт), до сих пор могли лишь временно тормозить его актуализацию. Рано или поздно усиливается тяга к страстям "не понарошку", и люди ищут пути их "рационализации".Такие моменты в колебательной динамике массовых настроений - золотое время для идеологов. Они по себе чувствуют, что инерция мифологического мировосприятия не искоренена тысячелетиями развития цивилизации. Бремя индивидуальной ответственности тяжко, и взрослому человеку комфортно ощущать себя под опёкой всемогущего и всеведущего Хозяина (Отца), готового сурово покарать, а в конце концов приласкать и вывести на истинный путь. Сладкое чувство зависимости от Авторитета составляет эмоциональную подоплёку инфантильно-рабского ума.В литературе по эволюционной этике разгорелась дискуссия о том, являются религии адаптивным механизмом или своего рода "вирусом", поразившим человеческое сознание [Boyer 2008; Norenzayan, Shariff 2008]. Синергетическая модель вносит коррективы в обсуждение этого вопроса. Негэнтропийный механизм религиозных и квазирелигиозных идеологий тысячелетиями выполнял стабилизирующую роль. Но, по закону отсроченной дисфункции, на новом этапе истории он становится контрпродуктивным, а гремучая смесь мистического порыва со смертоносной рациональностью современного оружия грозит взорвать до основания здание цивилизации. Недостаточное осознание угрозы резко повышает опасность планетарного обвала (ср. выше о понятиях "угроза" и "опасность").
В этом - одна из драматических коллизий современной эпохи. Гуманитарное уравновешивание быстро развивающихся технологий настоятельно требует освобождения разума от религиозно-идеологических пут - ибо иначе его носитель обречён, - но без таких пут человек чувствует себя неуютно. Приходится предположить, что в обозримом будущем либо человеческий (постчеловеческий? человеко-машинный?) разум перерастёт инерцию идеологического мировосприятия, либо идеология уничтожит цивилизацию.Отсюда оценка глобальных перспектив во многом определяется ответами на два вопроса.
Первый: возможны ли в принципе стратегические смыслообразующие мотивы в последовательно светском контексте? Приняв, что в этой Вселенной смыслообразование, в конечном счёте, непременно замыкается на (квази)религиозную установку по логике априорных идей или врождённых гештальтов (а помимо такой установки жизненные смыслы "зависают"), мы не можем избежать печального вывода. А именно, есть некоторый предел технологического развития, достигнув которого, всякая планетная цивилизация саморазрушается, и эволюция на Земле вплотную приблизилась к этому пределу. Тогда превращение интеллекта в космический фактор, допустимое с точки зрения физики, синергетики и эвристики, запрещено законами культурной антропологии и социальной психологии, поскольку возможности внешнего управления превосходят диапазон интеллектуальной саморегуляции. Соответственно, жизнь, культура, разум суть эпифеномены некоторой стадии развития физической Вселенной, которым в принципе не суждено играть в ней какую-либо активную роль, долгосрочные перспективы исчерпывающе описываются натуралистическими сценариями, а "молчание Космоса" получает самое банальное объяснение. Данный вывод соответствует методологии антропного космологического принципа в его так называемом слабом (нетелеологическом) варианте. Если бы хоть одна из фундаментальных констант физического мира немного отличалась от наблюдаемой (например, иным было бы соотношение масс протона и электрона), то белковые молекулы не могли бы образоваться. Предполагается, что из всех вселенных бесконечного Мультиверса только в той (в тех), где константы случайно сочетаются столь счастливым образом, возможно появление наблюдателя.
Мы не знаем, ограничен ли диапазон свободы мышления (воображения) априорными конструктами, заданными, в свою очередь, физическими свойствами Метагалактики, и если да, то в какой мере. Но знаем, что при наблюдаемом векторе универсальной эволюции удельный вес субъективной реальности в совокупной детерминации процессов неуклонно возрастал - об этом свидетельствует огромный массив эмпирических данных эволюционной биологии и исторической экологии. Поэтому сегодня решающим фактором дальнейшего развития событий становится психологическая составляющая. Отсюда и вытекает наше допущение, что при имманентно ограниченном поле смыслообразования дальнейшая эволюция может быть исключена из-за принципиально ограниченной возможности восстановления техно-гуманитарного баланса.
В науке XX века самыми убеждёнными приверженцами Кантовского учения об априорных идеях были некоторые лингвисты (Н. Хомский) и гештальтпсихологи. Есть, однако, основания полагать, что их экспериментальные доказательства построены на недостаточно представительной выборке испытуемых. Это показали ещё в начале 1930-х годов исследования А.Р. Лурия и его учеников в Средней Азии и затем его американских последователей в Африке [Лурия 1974; Коул, Скрибнер 1977]. Выяснилось, что взрослые люди, не получившие европейского образования (в отличие от университетских студентов и преподавателей, с которыми работали гештальтпсихологи), не обнаруживают ни врождённых образов геометрических фигур, ни инстинктивного чувства силлогизма и т.д. Если так, то и предположение об априорной замкнутости стратегического смыслообразования на (квази)религиозные конструкты может оказаться преждевременным: речь идёт лишь о мощной исторической инерции, которая в принципе преодолима. И "совершеннолетие" человечества в грядущем "безрелигиозном мире", предвосхищённое ещё в первой половине XX века немецким священником Д. Бонхёффером [1994], в принципе возможно.
|
|
|
| | Сообщение #47 | Сб, 21.11.2020, 15:31 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| При положительном ответе на первый вопрос уместно полагать, что способность освоить стратегические смыслы вне (квази)религиозного контекста и служит условием космического распространения той или иной планетарной цивилизации на данной стадии универсального естественного отбора. А "молчание Космоса" может свидетельствовать о том, что либо ни одна из цивилизаций Метагалактики пока не достигала необходимого уровня развития, либо ни одна из развившихся ранее цивилизаций не выдержала тест на зрелость, т.е. на светское (критическое) смыслообразование.
Отсюда второй вопрос: успеет ли Земная цивилизация достигнуть интеллектуального совершеннолетия прежде, чем сползание к пропасти станет необратимым?Психологическая конкретизация догадки о вселенском естественном отборе состоит в том, что носитель разума, мыслящий себя в привязке к нации, конфессии или классу, не способен стать универсальным и вырасти до космически значимого уровня, и в итоге, по достижении слишком большой инструментальной мощи, он не может избежать самоуничтожения. Универсальность доступна только разуму в высокой степени индивидуальному, а потому космополитическому.Какие по содержанию смыслообразующие стратегии могли бы сыграть ключевую роль новых мировоззренческих ориентиров - тема большого самостоятельного обсуждения, инициативу какового должны взять на себя философы. Повод же для надежды даёт то обстоятельство, что элементы последовательно светского и критического мировоззрения накапливались в мировой философской мысли на протяжении 2,5 тысяч лет. Они присутствуют в учениях античных и китайских философов у истоков осевого времени, арабских зиндиков X века, гуманистов Возрождения, Прогрессистов и Просветителей Нового времени, материалистов пантеистического направления, агностиков и скептиков и т.д.
Великие мыслители, отвечая на запросы своих эпох, искали основания нравственности, свободной от потусторонних оценок и санкций, опорные линии жизнедеятельности, выводящие за рамки индивидуального существования без апелляции к служению небесным повелителям или коллективному тотему, духовности без мистики и солидарности без конфронтации. Идеи, не оценённые по достоинству большинством современников, теперь становятся по-настоящему востребованными историей, и их "избыточное разнообразие" могло бы составить каркас нового мировоззрения.Материальным фактором расшатывания религиозно-идеологических установок становится широкое распространение компьютерных сетей с параллельным совершенствованием механизмов и языков представления информации. Под их влиянием линейное ("книжное") мышление сменяется мышлением "мозаичным" и паллиативным, менее склонным к оперированию догмами. Размываются границы государств, конфессий и региональных "цивилизаций": интенсивность индивидуальных контактов всё менее определяется географическим фактором, подобно тому, как в мегаполисе с хорошо налаженной телефонной связью конфигурация контактов слабо зависит от района проживания.
Этот процесс объективно ведёт к сетевой организации мирового сообщества, ограничению разнообразия и отмиранию макрогрупповых (национальных, конфессиональных, классовых) культур, всегда выстроенных в схеме "они - мы". В соответствии с законом иерархических компенсаций, унификация базовых ценностей и норм поведения создаёт предпосылку для растущего разнообразия микрогрупповых культур, построенных на общности актуальных интересов, многократно переплетающихся, а потому по сути своей неконфронтационных и не нуждающихся в идеологической склейке.Противоречие двух тенденций - реанимация фундаментализма, "религиозный ренессанс", с одной стороны, и глобализация с размыванием макрогрупповых размежеваний, с другой стороны, - составляет лейтмотив нынешнего этапа мировой истории. От того, как оно разрешится, во многом зависит судьба цивилизации на Земле.Разумеется, сценарий выживания не предвещает идиллий: реалистические сценарии отличаются от утопий тем, что предусматривают цену, которую придется заплатить за успех. Прогресс, как всегда, принесёт с собой нарастающий поток новых глобальных проблем, связанных с очередным крутым витком "удаления от естества", развитием генной инженерии, человеко-машинного интеллекта и т.д. Многомерный конфликт искусственного и естественного может стать стержнем глобальных проблем к середине XXI века, и ближайшие десятилетия ознаменуются необходимостью кардинального переосмысления таких мировоззренческих категорий, как жизнь, смерть и бессмертие, природа, человек и машина, сознание и разум...
|
|
|
| | Сообщение #48 | Сб, 21.11.2020, 15:33 | | |
|
|
Группа: wing
Сообщений: 27400
| https://u.to/zSpKGg
«У нас синдром предкризисного человека»"
http://temnyjles.ru/Nazaretian/Rossia.shtml Россия в 21 веке
|
|
|
