Главная | Правила форума Новые сообщения | Регистрация | Вход

Ракурсы

 
  • Страница 1 из 1
  • 1
Ракурсы » Миры земные » Крылья » Александр Сергеевич
Александр Сергеевич
lu-chia
Сообщение #1 | Сб, 06.06.2020, 08:49
Группа: wing
Сообщений: 27109
https://u.to/FTpjGw

В. Ф. Ходасевич
ДЕВЯНОСТАЯ ГОДОВЩИНА


Пушкин умер в три четверти третьего часа пополудни, в пятницу 29 января 1837 года по старому стилю. По новому это было 10 февраля. Следовательно, сегодня - девяностая годовщина смерти Пушкина. Это, конечно, не юбилейная цифра, - но я ведь и говорю всего лишь о годовщине. А которая она, - в сущности, не все ли равно? Каждый год в этот день какая-то боль в душе, боль странно живая, словно бы от недавней, личной и - как бы сказать? - обидной утраты.Недавно одна писательница заявила, что она не может примириться со смертью Пушкина, потому что вообще не мирится со смертью поэта, хотя бы дело шло об Орфее. В таком виде это, конечно, звучит по-институтски. Но, несмотря на наивную форму, тут есть и нечто верное. Со смертью Пушкина и в девяностую годовщину ее как-то "не миришься". Не потому, что он был поэт (и поэты смертны), но потому, что умер таким молодым. Опять же: тридцать семь лет - уж не слишком мало, не юношею был Пушкин, - но ведь так явственно ощущается, что его жизнь оборвалась именно "на середине пути". К этой "середине" он уже непомерно был утомлен - и в то же время так необычайно был полон жизни. И все кажется, будто его зарыли в землю живым.
* * *
"Поэты всегда умирают вовремя, исчерпав себя До конца". Не помню, кто первый это сказал, но знаю, что многим это понравилось и редкий сноб или снобик не повторял. Еще бы: ведь это и хлестко, и глубокомысленно, и почти "красиво", а главное - не требует доказательств, потому что недоказуемо. В частности, сколько раз приходилось услышать то же самое и о Пушкине: "Высказал все, что в нем было, - и умер. Больше уж ничего бы не написал".Какой вздор! Совершенно напротив: потому-то утрата и ощущается до сих пор так болезненно, что ни секунды не было основания говорить о "закате" Пушкина.Как человек он пал жертвой очень глубокой, сложной, отчасти даже запутанной житейской драмы. Точно в романе, множество обстоятельств, самых разнородных, постепенно сплетаясь друг с другом, к концу его жизни затянулись таким узлом, который, говоря объективно, вряд ли уже можно было развязать. Тут все было: и ложное положение при дворе, и запутанные отношения с правительством; была травля со стороны врагов - и поколебалась опора в среде друзей; были донельзя трудные денежные обстоятельства; создалась совершенно невыносимая обстановка в семье: ссора с отцом, полуссора с братом, денежные счеты с сестрой и ее мужем, а главное - безвыходность положения в собственном доме: к январю 1837 года слишком замутнились отношения Пушкина с женой, с обеими ее сестрами, с новоявленным родственником Дантесом. Все это, повторяю, так смешалось и спуталось, что нельзя было уже постепенно и поочередно улаживать отдельные частности: нужно было какое-то универсальное средство, которое разом исправило бы все личные и общественные отношения Пушкина. Такого средства, конечно, не было. Еще раньше он не раз пытался уладить все бегством в деревню, подальше от друзей и врагов, - это оказалось неосуществимым. Пушкин к моменту дуэли с Дантесом был, что называется, загнанный человек. Но, несмотря на отдельные минуты упадка, желание и надежда исправить жизнь были в нем очень сильны, этого забывать нельзя. Пушкин прежде всего хотел бороться. В известном смысле верно, что он "бросился на пулю Дантеса", - но это вовсе не было самоубийством. Наоборот, Пушкин к моменту дуэли был заряжен страшной жизненной силой, толкавшей его или погибнуть, или погубить Дантеса, погубить именно для того, чтобы наладить свою будущую жизнь. Другое дело - что было бы, если бы дуэль окончилась счастливо для Пушкина, если бы пал Дантес, а не он. Весьма позволительно думать, что положение улучшилось бы лишь частично и временно, что обстоятельства и люди, действовавшие против Пушкина, все равно, рано или поздно (и скорее рано, чем поздно), его сгубили бы. Но это лишь догадки, быть может ошибочные. Как бы то ни было, сам Пушкин считал, что смерть Дантеса устроит, уладит все или хотя бы расчистит путь для улаживания. И он шел на дуэль ради грядущих жизненных благ. Он хотел убить Дантеса, чтобы жить самому.Это с особенной ясностью сказалось в самый момент поединка. Пушкин, в приготовлениях к нему, проявлял сильное нетерпение. Наконец дуэль началась. Первый выстрел сделал Дантес. Пушкин упал и несколько времени оставался неподвижен, головой в снегу. Наконец он приподнялся до половины и, опершись левой рукой о землю, стал старательно прицеливаться. Потом выстрелил. Когда Дантес пошатнулся и упал, Пушкин подбросил вверх пистолет и упал, закричав: - Браво!После этого он снова впал в полуобморочное состояние, но снова пришел в себя и спросил о Дантесе (разговор происходил по-французски):- Он убит?- Нет, но он ранен в руку и в грудь.- Странно, - ответил Пушкин, - я думал, что мне доставит удовольствие убить его; но чувствую, что нет.И затем прибавил, перебивая своего собеседника, д'Аршиака:- Впрочем, это безразлично; если мы оба поправимся, придется начать все сызнова.Сызнова начинать не пришлось: двое суток спустя Пушкин умер, - "с глубокой жаждой мщения", по верному слову Лермонтова.Пушкин умер, расчищая себе путь к жизни.

  и в известной мере они должны были протекать обособленно. Жизненная кипучесть Пушкина до некоторой степени могла к 1837 году оказаться сильнее его творческих возможностей, и то обстоятельство, что он хотел и "располагал" жить, - еще не доказывает, что он не иссяк к этому времени поэтически. Но в том-то и дело, что в сфере творческой ко времени последней дуэли Пушкина все обстояло гораздо благополучнее, чем в сфере житейской.Несомненно, что приблизительно с конца двадцатых годов критика и публика стали относиться к Пушкину холоднее, чем относились прежде. Последние главы "Онегина", "Граф Нулин", "Полтава", "Повести Белкина" уже не имели того успеха, как более ранние вещи Пушкина. То же надо сказать о третьей и четвертой частях его мелких стихотворений. Кажется, только "Пиковая Дама" оказалась достаточно "в моде" - да и то скорее в свете, нежели у критики. Но что это значит? Разве в действительности "Граф Нулин" слабее "Руслана и Людмилы"? Или "Полтава" хуже "Бахчисарайского фонтана"? Или "Анчар" - неудача в сравнении с действительно неудачным "Ноэлем"? Слишком очевидно, что нет. Тут происходило другое. Отчасти Пушкин своими статьями и участием в "Литературной Газете" настроил против себя часть критики, отчасти та же критика и публика постепенно начали искать себе нового кумира, наскучив старым. Само же по себе творчество Пушкина, в том объеме, как мы его знаем, со всем дошедшим и не дошедшим до читателей при его жизни, являет зрелище непрерывного и плавного роста, развития. Можно говорить о том, что в позднейших вещах Пушкин слишком перерос вкусы и понимания своих рядовых читателей и рядовой журнальной критики, - это будет верно.Но мы, успевшие расцениться в его поздних созданиях, должны видеть, что в них нет ни тени, ни намека на упадок. Если угодно - "Медный Всадник" уже совершеннее "Полтавы", "Капитанская дочка" - несомненный шаг вперед по сравнению с еще слишком переводными "Повестями Белкина". Как же и на основании чего же могли бы мы говорить, что к концу жизни Пушкин "высказал себя до конца"? Кривая его творчества оборвана для нас на ее высшей точке. Чтобы утверждать, будто Пушкин в дальнейшем не сказал бы уже ничего нового и, хуже, - будто ему предстояло падение или, в лучшем случае, повторение самого себя, - пришлось бы уже вступать в область предположений и гаданий, пришлось бы предположительно вычертить продолжение этой кривой: какова бы она была, если бы Пушкин остался жив?Что ж, дело это не совсем праздное, особенно потому, что оно может кое-что объяснить в нашем подсознательном ощущении, в том, почему порой кажется, как я говорил, будто Пушкин зарыт в землю живым.Темп пушкинского развития вовсе не одинаков на всем протяжении его жизни. Ребенком он пугал родителей своей "туповатостью". На первых порах лицейской жизни он ни в науках, ни в ранних поэтических опытах не опережал товарищей: сверстники были порой выше его, и Илличевский имел все основания поправлять стихи Пушкина. Зато со второй половины лицейского периода и тотчас по выходе из Лицея Пушкин совершает как бы резкий прыжок вперед, оставляя далеко за собой товарищей, вроде Дельвига, Илличевского, Кюхельбекера, и становясь в первые ряды "учрежденных" писателей, как тогда выражались. На юге России, а затем в Михайловском Пушкин явно перерастает и этих. Не один Жуковский, но и Вяземский и другие с той или иной степенью дружелюбия вынуждены признать себя "побежденными учителями". Однако же, вскоре после возвращения из ссылки этот стремительный ход опять замедляется. Пушкин уже достигает таких художественных высот, на которых столь же стремительное развитие, как прежде, уже немыслимо. Для Пушкина наступает полоса более глубоких раздумий, многие затверженные понятия и воззрения своей юности он принужден пересмотреть. Мне кажется, что именно где-то около 1827 года произошел важный поворот в религиозных взглядах Пушкина, затем постепенно намечаются перемены в его политических настроениях, во взглядах на семью и т.д. и т.д. Теряя в быстроте развития и, быть может отчасти, во внешнем блеске, который всегда в конце концов перестает прельщать "взыскательного художника", - творчество Пушкина во вторую половину его жизни начинает особенно выигрывать во внутренней значительности и глубине.Когда же мы подходим к последней эпохе его жизни, к истории женатого Пушкина, то мы наблюдаем несомненное зарождение еще какого-то нового периода в его творчестве. Кажется, именно под влиянием тяжелых переживаний тридцатых годов, в силу глубоких трещин, которые легли между Пушкиным и правительством, Пушкиным и обществом, Пушкиным и Друзьями, литераторами, наконец - между ним и женой, - в его творчестве появились уже совсем новые, очень горькие, очень сухие, но до тех пор не звучавшие настроения. В Пушкине, до тех пор скорее открытом, нарастало чувство глубокого одиночества, жажда замкнутости, много презрения к тому, что раньше было ему близко, его волновало. В таких стихах, как "Вновь я посетил", "Из Пиндемонте", "19 октября 1836 г.", "Когда за городом, задумчив, я брожу", "Пора, мой друг, пора" (быть может, эти два отрывка должны были составлять одну пьесу), - намечаются и новые, чисто художественные приемы. Пушкин превосходит самого себя в стремлении к последней простоте, к беспощадной правдивости и самому решительному реализму.Та же самая жизненная драма, которая у всех на глазах день за днем приближала человека Пушкина к могиле, пробуждала в поэте Пушкине "звуки новые". Самое трагическое в гибели Пушкина - то, что человек, желающий жить, но обстоятельствами влекомый к неминуемой гибели, потянул за собой в могилу художника, находящегося как раз в периоде внутренней перестройки. А мы знаем, что нет ничего в поэтическом смысле более питательного и живительного, чем духовный рост, душевная ломка. Идя на поединок с Дантесом, Пушкин нес в себе живое зерно своего будущего творчества. Если бы он остался жив, он написал бы неслыханное и невиданное в русской литературе. Что-то новое (может быть, тяжкое, горькое, но новое) начинало для него звучать в мире. А ведь именно наличность этого "звука" или его отсутствие - это и есть признак поэтической жизненности или близости к смерти. Недаром Блок, действительно - поэт, сказавший себя полностью, до конца, в последний год жизни так часто жаловался на то, что он "ничего не слышит", "перестал что-то слышать".
КОММЕНТАРИИ
Девяностая годовщина . - В. 1927. 10 февраля.

Источник: http://hodasevich.lit-info.ru/hodasev....ina.htm
lu-chia
Сообщение #2 | Вс, 07.06.2020, 22:43
Группа: wing
Сообщений: 27109
Я )), всегда восхищалась лёгкостью его слога, чётким ритмом и т.д.
А поэзию его не люблю. .. люблю больше Лермонтова . Хотя , возможно, и несравнимо
Пушкин - лёгкий, жизнерадостный
Ракурсы » Миры земные » Крылья » Александр Сергеевич
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: