Понять японскую душу и характер невозможно, не принимая во внимание национальный символ — “хризантему и меч”. Этот символ предполагает уравновешенность начал: жесткой воли и мягкосердечия, непримиримости и сострадания к малому, правильное отношениехризантемы-инь и меча-ян. Таково японское понимание Пути. Души богов бывают благостными, умиротворенными (ниги-митама), а бывают свирепыми, буйными (ара-митама). Но в сознании преобладает светлое начало, нежность души; суровость, переходящая порой в беспощадность к себе и другим, это как бы ее защита.Роль хризантемы и меча нельзя понять, не принимая во внимание непротиворечивый тип связи, недуальную модель мира. Соединение того и другого образует новое качество: не только мужество и не только мягкосердечие, но то и другое в одном (инь-ян взаимопроницаемы); та самая уравновешенность-ва, без которой хризантема и меч обречены на гибель, — таков закон высшей справедливости, или Пути, когда одно начинает существовать за счет другого, погибает то и другое — саморазрушается, как всякая односторонность.Бывали времена, когда в Японии преобладала то хризантема, как в эпоху Хэйан (794 – 1185), то меч, как в эпоху Камакура (1185 – 1333), но они неминуемо уравновешивались, что приводило к расцвету культуры. В эпоху Муромати (1333 – 1573) — театр Но, поэзия рэнга; в эпоху Момояма (1573-1614) — расцвет живописи и дзэнских искусств: хайку, чайной церемонии, икэбана. Наконец, в эпоху Эдо (1614 – 1868) — театр Кабуки, гравюра укиё-э, покорившая Европу.По логике вещей, следуя Пути, Япония должна была справиться и с издержками “вестернизации”, начавшейся после “открытия дверей” в эпоху Мэйдзи (1868 – 1912). Но здесь Японию подстерегало нетрадиционное испытание. Не было иммунитета против “мамонизма”, потребительского духа, который идет по пятам механической цивилизации, обслуживая то самое эго, которое японская традиция отвергала как иллюзорное “я”, мешающее человеку найти себя. Многие писатели трагически воспринимали этот разлад, утрату Срединного Пути. “Но то, что и дух традиций, и дух современности делают меня несчастным, — сокрушался Акутагава Рюноскэ (1892 – 1927), — этого я вынести не мог… Я вдруг вспомнил слова “Юноши из Шоулина”… Этот юноша из рассказа Хань Фэй-цзы, не выучившись ходить, как ходят в Ганьдане, забыл, как ходят в Шоулине, и ползком вернулся домой”. И все же Акутагава не утратил исконно японское чувство, напоминая, что хотя и позаимствовали они у китайцев письменность, но “ведь не иероглифы подчинили нас, а мы подчинили себе иероглифы”. И так во всем, потому что защита японцев — божественная природа: “Мы живем в деревьях, мы живем в мелких речушках. Мы живем в ветерке, пролетающем над розами. В вечернем свете, упавшем на стену храма” (“Усмешка богов”).Но, соблазнившись материальными успехами Запада, в стремлении самоутвердиться, не дать закабалить себя, Япония отступила от Пути (по крайней мере, ее активный слой). Голову вскружил девиз: “Сильная армия — богатое государство”, нарушивший равновесие начал. В результате пришли к тому, к чему пришли, продемонстрировав, чем кончается удвоенная воля, утратившая опору в чувстве. После трагического исхода войны нация долго не могла опомниться, очиститься от воинственного духа. Потеряв равновесие, на какое-то время вовсе отшатнулась от меча, утратила волю к действию. Это посеяло тревогу у писателей, верных традиции. Свою тревогу они выражали по-разному: Кавабата более уповал на хризантему — извечную красоту; Мисима Юкио (1925 – 1970) — на меч, дух бусидо. Но обоих объединяла ностальгия по прошлому. Мисима Юкио у нас не повезло: его замалчивали долгие годы или представляли каким-то маньяком. Но именно он выступил в защиту культуры, без которой погибает нация, и призывал не только к возрождению мужественности, но и к почитанию сокровенной красоты (югэн), которая одухотворяла японское искусство во все времена. Если европейская культура более материальна, воплощена в камне, то японская — в дереве, бумаге: не сосредоточена на себе, не стремится продлить свою жизнь. И потому приобщает к чувству запредельной, извечной красоты, которая жертвует собой в земной жизни, чтобы приобщать к вечности. Отсюда и идеал непривязанности, “красоты непостоянства” (мудзё-но би), которую олицетворяет, с его точки зрения, синтоистское святилище Исэ дзингу, обновляющееся каждые двадцать лет.
Сюй Вэй (кит.徐渭, 1521-1593 гг.) – это имя в истории китайского искусства оставило весьма необычный, своеобразный след. В чем заключается это своеобразие? Один из его друзей так отзывался о нем: «Болезнь его так сильно выделяется среди людских болезней! Также выделяются и его стихи среди прочих стихов, а в стихах его – слова среди прочих слов, в словах его проявляется столь же отличная от прочих искусность, и в искусстве живописи он абсолютно своеобразен».
Мы обратимся именно к своеобразию мира его живописи.Во-первых, Сюй Вэй был душевнобольным, подобно великому французу Ван Гогу, и при этом его наследием стали великолепные произведения искусства.Во-вторых, его имя обозначает несомненную веху в истории китайской живописи. В ней можно выделить несколько вершин, связанные с историей развития различных живописных жанров: портретной живописи, пейзажа и живописи цветов и птиц. Величайшими портретистами можно считать Янь Либэня и У Даоцзы; вершину пейзажной живописи занимают четыре великих мастера эпохи Юань и прежде всего Ни Цзань. Что касается живописи жанра цветы и птицы, то в ней в технике гунби («тщательная кисть») вершиной мастерства является искусство сунского императора Хуэй Цзуна, а Сюй Вэй в свою очередь – выдающийся представитель техники сиеи («живописи идей»). По словам Сюй Вэя, в живописи «надо неистово выметать слепое подражание натуре», «истина – в стремлении передать пульсацию жизни, а не внешнее сходство». Именно этого художника можно назвать основоположником «живописи идей» в жанре цветы и птицы.В-третьих, он оказал огромное влияние на мастеров последующих поколений. О ком только критично не отзывались в истории живописи его коллеги, и только имя Сюй Вэя для всех оставалось неприкосновенным.
Именно его творчество послужило шестьдесят лет спустя после его смерти источником вдохновения для Бада Шаньжэня (кит.八大山人, 1626-1705 гг.), который продолжил поиск выразительных средств в изображении цветов и птиц в духе «живописи идей». Ши Тао (кит.石涛, 1642-1707 гг.) говорил о Сюй Вэе: «За несколько десятков лет не нашлось никого, кто прошел бы по драгоценному пути, намеченному его кистью и тушью». А еще полвека с лишним спустя Чжэн Баньцяо (кит.郑燮 или 郑板桥, 1693-1766 гг.) выгравировал на своей именной печати следующий афоризм: «Ученик, всего лишь ничтожный приспешник (букв. охотничий пес) Сюй Вэя, Чжэн Се». Хуан Биньхун (кит.黄宾虹, 1865-1955 гг.) так оценил творчество Сюй Вэя: «Сюй Вэй из Шаосина – мастер кисти, повелитель туши. За триста лет никому не удалось догнать его». Ци Байши (кит.齐白石, 1864-1957 гг.), живший через триста с лишним лет, особенно восхищался четырьмя своими предшественниками: Сюй Вэем, Бада Шаньжэнем, Ши Тао и У Чаншо.Судя по тому, какой резонанс среди талантливых потомков вызвало творчество Сюй Вэя, оно, несомненно, было вехой в истории китайской живописи.
Но, может быть, это блестящее владение своим мастерством подавило в нем какие-то другие качества. Уже в своей юности, учась в институте, я интуитивно это чувствовал. Мы спорили с отцом, даже ругались. Он не понимал меня. А я хотел уйти от его догматов. И все же, вспоминая отца, я безмерно благодарен ему! Он открыл для меня такие вещи, как умение различать тона и полутона, он научил меня видеть холодные и теплые краски, дал мне понятие о колорите. Это он открыл, как черно-белая фотография дает четкое представление о том, насколько правильно ты выбрал тоновые отношения. Многие художники не понимают этого до сих пор.
Я был воспитан на европейском искусстве. Вспоминая себя в молодости, я помню, как я давал себе обет такого же бескорыстного, безответного служения искусству, как служил ему Ван Гог! Меня обдавало сладкой волной прекрасного, неземного, баховского миропонимания, когда я погружался в творчество Чурлениса! По ночам я писал письма Сезанну, мне мучительно хотелось стать его учеником, чтобы он передал мне свои тайны цвета. Я вглядывался в его работы и думал, каким бы благодарным учеником был бы я!
Но моя восточная кровь! Она никогда не давала мне покоя. Я всегда жадно интересовался всем, что связано с Кореей, Китаем, Японией. Особенно - историей и искусством. Мне всегда хотелось понять, что думали, чем грезили, чем жили именно Мои Предки. И, возможно, при моем европейском образовании, восточное миропонимание воспринималось особенно остро, ярко. Оно не было впитано с молоком матери, оно пришло ко мне в сознательном возрасте, когда человек может сам отринуть все ложное и принять именно то, что просит его душа.
Еще в екатерининские времена в европейском обществе увлекались китайской экзотикой, строили китайские домики, собирали китайский фарфор. В последствии, такие известные люди, как Блаватская, Рерих посвятили свои жизни тому, чтобы проникнуться великими тайнами Буддизма. В наше время произошло повальное увлечение восточными единоборствами, восточными философиями. Многие знаменитости принимают чуждую им религию. Это становится модным! Может, как раз в этот момент, было бы очень опасно провозгласить себя поклонником даосизма, во избежание последующих возможных негативных реакций. Однако, это не остановило меня потому, что осознание своего предназначения было выношено, выстрадано всей моей жизнью! Во мне произошел не просто синтез восточного и европейского миропонимания, произошел такой синергизм, когда даосская мудрость и восприятие всего мирового искусства сплавились в моем сознании и выдали новую субстанцию, которой я и дал определение - синдаосизм.
Я с большим уважением отношусь ко всем мировым религиозным и философским учениям. Ведь известно, как Бог создал человека, так и человек - Бога! Самые грандиозные и самые мимолетные религии есть такие же плоды человеческого ума, как и все искусство. Чем гениальнее был творец, тем дольше жило его создание, обрастая поклонниками, единомышленниками и школами. Человек, как разум, всегда ищет Разум вокруг себя.
"Вот вещь в хаосе возникающая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной. Я не знаю ее имени. Означая словом, назову ее Дао. Произвольно давая ей имя, назову ее - великое. Великое - оно в бесконечном движении. Находящееся в постоянном движении, не достигает предела. Не достигая предела, оно возвращается к своему истоку. Вот почему велико Дао! Человек следует законам земли. Земля следует законам неба. Небо следует законам Дао, а Дао следует самому себе." "Книга о Дао и Дэ"
Дао - нечто непознанное и вечное. В современном миропонимании это объединяет в себе Материю и Время, а так же Судьбу, которая предопределяет развитие любой вещи во времени.
"Дао рождает вещи, Дэ вскармливает их, взращивает их, воспитывает их, совершенствует их, делает их зрелыми, ухаживает за ними, поддерживает их. Создавать и не присваивать, творить и не хвалится, являясь старшим, не повелевать - вот что называется глубочайшим Дэ." "Книга о Дао и Дэ"
Дэ, это та энергия, которая дает силу Природе создавать и, создавая, ничего не присваивать, сотворив, ничему не удивляться. Появляются новые миры и умирают, рождая новые! Течет великий Дао, питаясь Дэ. Не остановить это течение, не повлиять на него, не познать до конца. Ему можно только следовать! Свергаются и затаптываются старые идолы, возносятся новые кумиры. Проходят столетия, люди откапывают древние плиты и вдыхают в них новую духовную и космическую энергию. И в этом тоже прелесть бытия! Не оскудел бы только человеческий разум!
Невозможно представить себе мощь и безграничность Дао. Но мой мозг постоянно и мучительно пытался это сделать. Спиралевидность Вселенной. Спиралевидность нашей ДНК. История, как известно, развивается по спирали. Много раз я пытался обыграть эту тему, тему гигантской спирали, которая, находясь где-то за плоскостью, попадая на лист, закручивала бы в своих причудливых изгибах целые стихии, море, горы, города, целые миры человеческих грез и уносила бы все это в глубину листа, в бесконечность!
"Судьба моя" 27,5х19,5 2000г Здесь есть все, что было важно для Художника: пушистое цветение весны, тревожные всполохи космоса,призрачная муза, любимая женщина, восточные мудрецы. Остановись мгновение -ты прекрасно! Цветущие деревья наполнены ассоциативными образами. Но наиболее четко прорисовывается человеческий профиль. Ветви деревьев, как нервы, как кровеносные сосуды пронизывают его мозг. Человек с незащищенным мозгом и широко открытыми глазами в момент полной гармонии с миром!
"Время" 59х59 1982г. Две плоскости Времени в одном пространстве.Туманное многовековое Время исполинов старого Самарканда.Время быстротечного танца тонких колючек.
"Песня неба" 2000г.
"Звезды летят и летят. И мы - не с ними, и они про нас ничего не знают..."Андрей Платонов
Я представляю себе Лаоцзы, этого высокого, худого, аскетичного человека, который создал свой труд в 5000 иероглифов, оставил его людям и на черном быке ушел в Вечность! Читаю великого Ли Бо: Среди цветов поставил я Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино, И друга нет со мной.
Но в собутыльники луну Позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил - И трое стало нас.Всю свою жизнь он любил вино и, нисколько не стремясь к служебной карьере, мечтал только о том, чтобы обойти всю страну, побывать во всех знаменитых горах и перепробовать все лучшие вина на свете. Даосское учение было у него в крови, он был сыном своего времени и своей страны. Ли Бо оказал на меня очень сильное влияние. Я всегда восхищался его поэзией и учился у него краткости и образности восприятия. Он мог так одушевить неодушевленные предметы, так бережно и трепетно к ним относиться! На горной вершине Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко: Земными словами
Я жителей неба Не смею тревожить покой.
Я сделал работу по этому стихотворению. Я хотел передать всю его космическую силу, сопричастность большого и малого, простого человека и жителей неба. Не знаю, насколько мне это удалось, но не раз я обращался к теме Ли Бо, пытаясь наполнить свои акварели Созерцанием, Великим Одиночеством, Космизмом.
Но самое потрясающее влияние оказал на меня Гений из Гениев китайской поэзии - Сыкун Ту. В 8 веке н.э. этот поэт писал не о каких-то событийных или чувственных вещах, а попытался передать такие философские понятия, как "Могучий хаос", "Погруженная сосредоточенность", "Пресная пустота". И как передать! Так, что дух захватывает! Без конкретики и очеловечивания сил природы, этот могучий восточный ум сумел описать свое восприятие Красоты и Космоса.
Свет моих слов - словно бледная тень, Сила и суть наполняют душу, Путь простоты - им я в хаос войду, Силы скоплю и мощь отдам. Думы полны мириадами форм, Вот прохожу я пустыню пустынь. Огромные, жирные груды туч, Бурный, летучий, долгий ветр.
Грани и формы идут предо мной, Ляжет бескрайней округой мир. Легкой рукой его удержу, Полная ясность. Нет границ. Сыкун Ту "Могучий хаос"
Это - как попробовать передать музыку словами! А несколько строк из его стихотворения "Сердцевина духа" могли бы стать молитвой для любоготворческого человека.
Неистощимость, вернись ко мне! Подожди - и она с тобой. Светлой рябью ожиданье бежит, И бездонной глубью вдохновенье стоит.
Сыкун Ту "Сердцевина духа"
Когда приходит предчувствие озарения, такая прекрасная "светлая рябь ожиданья", это - высшее счастье! И, кажется, что твое вдохновение безгранично! Как я чувствую этого человека! Через пласт веков, языковой барьер и неточности перевода, я чувствую этот могучий несокрушимый дух, это даосское стремление к Высокому!
Поисками лунного зайца я увлекся много лет назад, прочитав китайскую сказку о его усердном труде (недаром его называют также и «усердным зайцем») над лечебными снадобьями, исцеляющими от многих болезней, и чудесными рецептами долголетия (отсюда еще одно название — «чудный доктор»). Может быть, он и помог мне встать на ноги после тяжелой болезни?! Сначала, как и положено неофиту, я влюбился в Древний Восток целиком, во всех его драконов и белых тигров, цилиней и фениксов, в древнюю восточную поэзию и живопись. Из трех основных направлений религиозной китайской мысли я предпочел даосизм и его прародителя мудрого старца Лао-цзы, «Дао дэ цзин» у меня есть, как минимум, в 30 переводах. Потом из всех мифологических сказочных существ остановился на лунном зайце. Может быть, увлекся поисками своего бессмертия? По воле восточных богов заяц толчет свой порошок бессмертия, порошок жизни и долголетия нефритовым пестиком в агатовой ступке на луне, под деревом жизни, волшебной кассией. Да и сам он, согласно древним преданиям, тоже, как нефрит, белый, и потому его зовут еще нефритовым зайцем. Этой легенде уже тысячи лет, а лунный заяц живет и поныне, распространяя свое влияние на новые страны и континенты. Я даже разговаривал с ним во сне — такой вполне доступный и обходительный заяц, он говорил со мной тоном внимательного доктора. На древних картинках он не очень симпатичный, зато сейчас, на всех современных иллюстрациях улыбается во весь рот. Но мне нынешний гламурный, сюсюкающий, особенно японский лунный заяц как-то не по душе… Забот у зайца на луне хватает, ему не до гламурных улыбок. Он занят трудным и благородным делом, как и все китайцы. Тем более он не живет в холодном Нефритовом Лунном дворце, он не чиновник и не слуга, он выполняет свою великую миссию целителя и творца чудодейственных снадобий и лишь изредка, по делам заходит в Лунный дворец к Небесному Владыке.Его покровители — богини Нюйва и Сиванму. За ним присматривает и Гуаньинь. Одна, Нюйва, представляет женское начало Инь, в ее владения Инь входит и луна, другая, Сиванму, живет на земле, на волшебной горе Куньлунь, символизирует дух бессмертия и долголетия, и ей уж никак без лунного зайца и его снадобья не обойтись. Как и Гуаньинь, буддийской богине милосердия и сострадания. Настоящая миссия лунного зайца, думаю, до сих пор не разгадана, так же как и многое в китайской мифологии. Он везде: в сказках, восточных рекламах, в названии будущего китайского лунохода. Одновременно его нет нигде: нет никакой отдельной сказки или целостного мифа о древнем лунном зайце. Он изображен на самых древних каменных рельефах — со ступкой и пестиком, изображен на древних погребальных знаменах, не случайно же на императорской одежде лунный заяц числился вторым императорским символом. Е
Жил когда-то один господин, и был у него слуга по имени Нанавати. Нанавати больше всего на свете любил цветы. Он развёл вокруг дома своего господина такой сад, что любоваться им приезжали многие знатные люди. Однажды, придя в сад, увидел Нанавати, что цветы оборваны, трава помята. И решил он выследить и наказать того, кто это сделал. Дождавшись вечера, юноша спрятался в кустах и стал наблюдать. И вот, когда взошла на небе Луна, Нанавати услышал шаги, осторожно выглянул из кустов и увидел большую белую корову. Она шла и не спеша пощипывала траву. Прошло немного времени, вдруг корова подняла голову, посмотрела на Луну и начала медленно подниматься к небу. Она становилась всё меньше и, наконец, совсем исчезла. На следующую ночь Нанавати снова спрятался в саду. И вновь появилась белая корова. Сначала она щипала траву, а потом, как и в прошлый раз, подняла голову и посмотрела на Луну. «Сейчас она взлетит», - догадался Нанавати. Он выскочил из кустов и успел ухватиться за хвост коровы, когда та уже взлетала. Долго летел Нанавати, ухватившись за хвост лунной коровы, и с каждой минутой он приближался к Луне. Наконец, корова осторожно опустилась.
Для того, кто в себе хранит правду, жизнь сжимается в мгновение. Для того, кто жаждет власти над другими, жизнь тянется вечно. Постигший истину человек взыскует вещи, коих нет в мире вещей, и думает о том, кем он будет, когда его не будет. Он примет бег мгновения и отвергнет оцепенение вечности.
Если не привязываться прочно к миру, то и мирская грязь не пристанет к тебе. Если глубоко вникать в дела мира, то механический ум глубоко войдет в тебя. Поэтому благородный муж в своих устремлениях более всего привержен безыскусному, а в деяниях своих превыше всего ценит непосредственное.
Помыслы благородного мужа - как голубизна небес и блеск солнца: не заметить их невозможно. Талант благородного мужа - как яшма в скале и жемчужина в морской пучине: разглядеть его непросто.
Власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается, а не имеет на себе грязи, тот чист вдвойне. Многознайство и хитроумие, сметливость и проницательность: кто лишен их, тот воистину возвышен. Но тот, кто ими наделен, а не пользуется, тот возвышен вдвойне.
В жизни часто приходится слышать неугодные нам речи и заниматься делами, которые доставляют неудовольствие. Но только так мы найдем оселок, на котором отточится наша добродетель.
Когда дует свирепый ветер и льет проливной дождь, зверью и птицам неуютно. Когда ярко светит солнце и веет ласковый ветерок, деревья и травы дышат бодростью. Но надо понять: не бывает дня, чтобы в жизни природы не было согласия; не бывает дня, чтобы сердце человека не наполнялось радостью.
Ни в кислом, ни в соленом, ни в горьком, ни в сладком нет настоящего вкуса. Настоящий же вкус неощутим. Ни незаурядный ум, ни поразительный талант не есть достоинства настоящего человека. Достоинства настоящего человека неприметны.
Небо и Земля вовек недвижимы, а эфир меж ними ни на миг не приходит к покою. Солнце и луна днем и ночью бегут друг за другом, а в бездне времен ничего не меняется. Поэтому благородный муж в час досуга должен думать о том, что не терпит промедления, а в минуту решительных действий должен быть празден.
Когда глубокой ночью покойно сидишь в одиночестве и внимаешь своему сердцу, постигаешь тщету всех мнений и тебе открывается твоя подлинная природа. В такие моменты прозреваешь в себе великую силу бытия и вдруг понимаешь, что, даже обретя в себе правду, трудно избавиться от суетных мыслей. И тогда тебя охватывает великий стыд.
Каким бы великим делом ты ни был занят, если ты прогнал суетные мысли, - значит, ты достиг совершенства. Как бы ни преуспевал ты в учении, если ты освободился от власти вещей, - значит, ты познал, что такое мудрость.
Величайшая победа в этом мире не заслуживает и слова похвалы. Величайшее преступление в этом мире не заслуживает и слова порицания.
Если уметь в каждом деле прозревать нечто вовек неосуществимое, то и сам творец всего сущего не сможет меня покарать, и даже боги и духи не смогут ничего отнять у меня. Если же стараться каждое дело непременно доводить до совершенства и во всем добиваться полного удовлетворения, тогда душа зачерствеет, а вокруг все будет нагонять тоску.
В каждой семье есть истинный Будда. В сутолоке каждого дня есть истинный Путь. Когда люди могут, не кривя душой, жить в согласии и с радостью говорить друг другу приветливые слова, когда родители и дети любят друг друга и живут душа в душу, то это в тысячу раз выше "регулирования дыхания" и "созерцания сердца".
Навозные личинки утопают в нечистотах, но, превратившись в цикад, пьют росу под осенним ветром. Гнилушка не испускает света, но, превратившись в светляка, горит под осенней луной. Нельзя не знать: чистое всегда выходит из грязи, светлое всякий раз рождается из тьмы.
Жажда приобретений не безнадежно ранит разум. Наши замыслы и воображение - вот главные враги разума. Звук и цвет не обязательно скрывают правду. Наш рассудок - вот что наглухо загораживает от нас правду.
Когда жизнь складывается наперекор нашим желаниям, мир вокруг нас подобен лечебным иглам и целебным снадобьям: он незаметно врачует нас. Когда мы не встречаем сопротивления, мир вокруг нас подобен наточенным топорам и острым пикам: он исподволь ранит и убивает нас.
Если воду не мутить, она сама по себе отстоится. Если зеркало не пачкать, оно само по себе будет отражать свет. Человеческое сердце нельзя своей волей сделать чистым. Устраните то, что его загрязняет, и его чистота сама по себе проявится. Радость не нужно искать вовне себя. Устраните то, что доставляет вам беспокойство, и радость сама собой воцарится в вашей душе.
Не злись на то, что противоречит твоим намерениям. Не радуйся тому, что тешит твою душу. Не старайся оградить себя от беспокойства. Не сдавайся при первой неудаче. Хладнокровно смотри на других. Хладнокровно слушай других. Хладнокровно размышляй. Хладнокровно переживай.
Когда судишь других, ищи в их вине отсутствие вины. Тогда в людях будет согласие. Когда судишь себя, ищи вину там, где вины не видно. Тогда твои добродетели еще более упрочатся.
Актеры покрывают лица пудрой и раскрашивают их красками, изображая красавцев и уродов. Но когда представление окончено и сцена пустеет, где пребывать красоте и уродству? Игроки в шахматы стремятся к победе, разменивая одну за другой свои фигуры. Но когда все фигуры разменены, что станет с соперниками? Все радости и несчастья людей созданы их собственными мыслями. Поэтому Будда говорил: "Страсти горят в душе, как пещь огненная". Трясина алчности и вожделения - океан страданий. Одна мысль о чистоте превращает пылающий костер в прохладный пруд. Одна мысль о прозрении - это лодка, переправляющая нас на "другой берег". К расхождению в помыслах, к различию состояний духа, к разнице в понимании вещей невозможно относиться небрежно и легкомысленно.
Наша жизнь, в сущности, кукольное представление. Нужно лишь держать нити в своих руках, не спутывать их, двигать ими по своей воле и самому решать, когда идти, а когда стоять, не позволять дергать за них другим, и тогда ты вознесешься над сценой.
Десять лет я не мог найти дорогу назад, а теперь позабыл, откуда пришел.
Я полностью сбросил свою кожу. Осталось одно подлинное естество.
Густой туман не скрывает благоухания цветов.
Когда добрый человек проповедует ложное учение, оно становится истинным. Когда дурной человек проповедует истинное учение, оно становится ложным.
Солнце и луна не могут осветить это полностью. Небо и земля не могут покрыть это целиком.
Охотящийся за оленем не видит горы. Охочий до золота не видит людей.
Небожителям, разбрасывающим цветы, некуда идти. Неверующим, хотящим подглядеть, не на что смотреть.
Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их краски и ароматы все те же, что и в старину.
Он видит только, как петляет река и вьется тропинка, и не знает, что он уже в стране Персикового источника.
Дикий гусь не имеет намерения оставить след в воде. Вода не имеет желания удержать отражение гуся.
Когда птицы не поют, гора еще покойнее.
Высохшее дерево, распустившийся цветок: такова весна за пределами этого мира.
Когда чистое золото объято огнем, оно блестит еще ярче.
Раскаты моего смеха сотрясают Небо и Землю.
Вечность безбрежных просторов: один день ветра и луны.
С незапамятной древности и во веки веков оно выставляет себя на обозрение всех.
Есть такие, которые, находясь в дороге, не покидают дома. И есть такие, которые, покинув дом, не находятся в дороге.
Утки, вышитые на ковре, можно показать другим. Но игла, которой их вышивали, бесследно ушла из вышивки.
Перед моим окном всегда одна и та же луна. Но расцветут сливы - и луна уже другая.
Для покоя и сосредоточенности не нужны горы и воды. Когда сознание умерло, даже огонь приносит прохладу.
Когда ты воодушевлен, воодушевись еще больше. Там, где нет одухотворенности, - там одухотворенность есть.
В корзине Бездонного покоится ясная луна. В чаше Безмыслия собирается чистый ветер.
По закону не дозволяется пронести иголку. Частным образом проедет целый экипаж.
Не завидуй мудрецам. Не гордись своим умом.
Великий муж мечтает подняться выше неба. Он не будет идти там, где уже прошел Будда.
Не взять то, что даровано Небом, значит себя наказать. Не действовать, когда приходит время, значит себя погубить.
В гуще белых облаков не видно белых облаков. В журчанье ручья не слышно, как журчит ручей.
Слепота - ясность зрения, глухота - чуткость слуха, опасность - это покой, удача - это несчастье.
Есть нечто, существующее прежде Неба и Земли, не имеющее формы, погребенное в безмолвии. Оно - господин всех явлений и не подвластно смене времен года.
Когда наступит великая смерть, осуществится великая жизнь.
Одна стрела сбивает одного орла. Две стрелы - это уже слишком много.
На Пути нет хоженых троп. Тот, кто им идет, одинок и в опасности.
Когда поднимается одна пылинка, в ней содержится вся земля. Когда распускается один цветок, раскрывается целый мир.
Принимая наставления, ты должен постигать их исток. Не меряй их собственными мерками.
Когда проплывает рыба, вода мутнеет. Когда пролетают птицы, падают перья.
Пошевелись - и появится тень. Осознай - и родится лед.
Где кончаются дороги мысли - там начинай внимать. Где слова перестают выражать - там начинай созерцать.
Одну фразу, существующую до слов, не передадут и тысячи мудрецов. Одна нить перед нашими глазами не прервется целую вечность.
В одной фразе - жизнь и погибель, в одном поступке - свобода и рабство.
На вершине священной горы травы растут без корней. Не ведая о весеннем ветре, цветы цветут сами по себе.
В десяти пределах света нет стен. В четырех стенах крепости нет ворот.
Вдыхая, он не пребывает в мире теней. Выдыхая, он не касается мира вещей.
Каждый голос - голос Будды. Каждая форма - форма Будды.
В сухом дереве рев дракона. В древнем черепе ясный зрачок.
Мой путь лежит за краем голубых небес, - там, где белые облака плывут неостановимо.
На вершине одинокой скалы он свистит при луне и грезит среди облаков. В пучине великого океана он вздымает бурю и скользит по волнам.
Прими слепоту за ясность зрения, а глухоту за острый слух. Восприми опасность как обещание покоя, а удачу - как вестницу несчастья.
Искать мудрость вне себя - вот верх глупости. _________________
Традиционная китайская живопись существенно отличается от западной. По форме она близка к европейскому импрессионизму - с той только разницей, что существовала уже за много веков до появления последнего. Картина - это иной мир, где трава может быть черной, а лица людей - красными. Но все вместе, в едином контексте смотрится органично, художник видит гармоничное слияние человеческого и природного. Китайская живопись движется от сложного к простому. Если рисуется рыба, то чистое пространство вокруг обозначает воду, при рисовании горы чистое пространство может превратиться в облако. Традиционная живопись стремится к монохромному, одноцветному полотну, полагая, в духе даосских представлений, что "пять цветов слепят человека". Имеется в виду, что изобилие внешних красот может отвлечь от красоты внутренней, подлинной. Обычно картины пишутся как бы на одном дыхании, не отрываясь. Часто люди по нескольку дней не отходят от полотна. И лишь закончив картину в целом, художник может вернуться к ней позже и уточнить детали. На китайских картинах, как правило, присутствуют иероглифы. Это название картины, имя автора и личная печать художника. Без личной печати картина считается незаконченной. Очень часто картина украшается стихами из традиционной китайской поэзии, подходящими по настроению или по мысли, а также философскими изречениями.
История китайской культуры охватывает долгий 5000 лет. период. Историческое развитие Дальнего Востока и цивилизаций Китая создал много значимых предметов. В Китае создали первые звёздные карты и лунный календарь, изобретён компас, сейсмограф, бумага, чернила, техника лака, шёлк, фарфор. Китайская цивилизация помогла культурным традициям многих Восточных стран: Японии, Кореи, Индокитаю, Монголии.
Вся китайская цивилизация делится на периоды, названные именами правящих династий страны.
Древние находки датируются 3 тыс. до Р.Х. Это остатки культурные Янгшао (керамика геометрического орнамента, полированная кость, каменные инструменты). 2 тыс. до Р.Х. создаётся чёрная неорнаментальная керамика (Лунгшанская культура). Начинает формироваться старейшая Китайская религия, основы которой толкуют в Янгшанской культуре.
Суть религии – обожествить явления и силы природы: солнце, луну, землю, реки и горы. Небо было главным божеством. Жертвы и молитвы относились к силам природы. Высочайшие функции жрецов относились к самому владыке.
Большую роль играл культ мёртвых. В могилы мёртвых клали много разных вещей, которые должны их провожать и охранять в загробной жизни. По разнообразным могильным остаткам можно судить о чётком классовом разделении.
16-11 век до Р. Х. – Инкский (Шангский) период. Начал формироваться старый опоясывающий план городов (Аньян), в центре которых строили дворец владыки и храм.
Регламент искусства существующего в конфуцианской идеологии. Художественной речью желание напомнить людям нравственность прошедшего "золотого века”. Создаются конструктивные и декоративные элементы архитектурных строений (система множества кронштейнов, угловые изгибы крыш или "летающие крыши”. Картины небольших форматов писались на шёлке, веерах, ширмах, листах бумаги (8, 10 и 12 листов альбомы). Характерна тесная живописная, поэтическая и калиграфическая связь, которая присуща китайским декоративным произведениям, для всего искусства общии предмет — кисточка.
В период Ханов распространяется керамическая посуда, украшенная геометрическим орнаментом. В этот период производят позолоченные, бронзовые зеркала, шелк, изделия из нефрита.
С III в., распространился буддизм из Индии, в пещерах скальные монастырские храмы, так же фигуры Будды. Строились и деревянные храмы. В алеях императорских кладбищ, называемых улицей душ, устанавливались фигуры животных и др. каменные статуи. Изображены первые пейзажи, заложены основы художественной теории.
Династия Тангов (618-907) В живописи формируются новые жанры: портреты.
Пятая династия (907-960) - созданы первые художественные академии, где уделяется много внимания теории и техники живописи.
В эпоху династии Сунгов (960-1279) в городах созданы искусственные сады и озёра, характерные скульптурные формы, торжествует пейзаж.
Во время молодой династии моголов (1279-1368) архитектура и искусство придерживались традиции Тангов и Сунгов. Особенных высот достигла живопись тушью и лаком. Скульптуры делались из глины, дерева, бронзы. Были созданы надгробные памятники (Армия первого китайского императора Цин Ши Хванг-ди из 7000 форм в натуральную величину-200 м.)
Большую роль в истории китайской культуры сыграла древняя китайская книга мудрости и предсказания судьбы, называемая "Книга перемен”. Здесь мир понимается как своеобразный зародыш, внутри которого соединялись мужская светлая сила — янь и женская тёмная — инь. Эти два начала не существуют один без другого. "Книга перемен” имела большое влияние на дальнейшее развитие эстетической мысли и китайского искусства.
Благодаря Ци Бай ши китайская и мировая живопись сделала еще один шаг вперед: он сумел создать свой собственный индивидуальный художественный язык, необычайно яркий и выразительный. Он оставил глубокую веху в истории гохуа.
Ци Бай ши писал: «Если меня спросят – в чем красота рисунка. Я отвечу – чем тоньше, тем лучше. Откуда эти стихи, я и сам не знаю».
Ци Бай ши родился 22 ноября 1863 года в уезде Сянтань провинции Хунань, в селении «Болото Большой Медведицы» в очень бедной семье. Отец и дед мальчика подрабатывали тем, что собирали хворост на продажу. Отец был робким человеком, а вот мать, по свидетельству самого Ци Бай ши, была «решительная, очень восприимчивая натура, способная твердо защищать свои принципы»
Ци Бай ши рассказывает о своих первых опытах живописания: «Придя из школы, я схватил кисть и тушечницу и принялся рисовать. Бог грома, которого я нарисовал, был больше похож на смешного попугая, а я все рисовал и рисовал, но не мог достичь сходства. Тогда я наложил на изображение лист прозрачной бумаги и перерисовал его… В то же время я начал рисовать старых рыбаков. Это было совсем нелегко, но я продолжал рисовать. Я рисовал также цветы, травы, птиц, животных, насекомых, рыб, лошадей, свиней, крабов, лягушек, бабочек, стрекоз и т.п. – одним словом, все, что попадалось на глаза. Это все вещи, которые я очень люблю… Но как ни стремился я запечатлеть Юй гуна, результаты все еще были неутешительные».
Ци Бай ши стремится следовать стилю Чжу Да, сочетающему принципы полихромной и монохромной живописи. «В пейзажных композициях, созданных в 30 е годы, Ци Бай ши выступает как нежный лирик; пейзажи родных мест художника предстают через призму далеких воспоминаний, видятся через дымку слез, застилающих глаза художника, – отмечает Е.В. Завадская. – Особой известностью пользуются пейзажные композиции "Под соснами на палочке лошадке", "Поучение"».
В эти годы художник выступает против натурализма в искусстве: «Изображая жизнь, я не стремлюсь к явному сходству, я не думаю, что этим я порчу свою репутацию». Вместе с тем: «В живописи мастерство находится на грани сходства и несходства; полное сходство слишком вульгарно, несходство – обман». Этого он требовал и от своих учеников. Е.В. Завадская приводит такой случай. Когда однажды один из них, рисуя банан, не нанес жилок на листе, Ци Бай ши сказал ученику, что нарисованное им нельзя назвать изображением банана, так как имеется большое расхождение с натурой. Затем он заметил: «Банан на рисунке должен быть похож на настоящий банан. Нужно всегда помнить, что ствол дерева не похож на стебель тыквы».
Традиционная китайская живопись гохуа появилась в глубокой древности. Китайские картины пишутся тушью, минеральными и растительными красками типа акварели на шёлке (иногда на хлопчатобумажной или пеньковой ткани) или на особой бумаге из мягкого тонкого волокна и имеют форму свитков — горизонтальных для рассматривания на столе и вертикальных для украшения стен.
Начиная со времён художника Ван Вэя (VIII век) многие «художники-интеллектуалы» отдают предпочтение монохромной живописи тушью, над цветами, считая что: «Средь путей живописца тушь простая выше всего. Он раскроет суть природы, он закончит деяние творца».
С самого начала китайской живописи образы создавались посредством линейного рисунка. Линия является основой китайского изобразительного искусства. Это роднит китайскую живопись и каллиграфию, которые в Китае развивались в стилистическом единстве и взаимно развивали друг друга. Традиционная китайская живопись гохуа появилась в глубокой древности. Китайские картины пишутся тушью, минеральными и растительными красками типа акварели на шёлке (иногда на хлопчатобумажной или пеньковой ткани) или на особой бумаге из мягкого тонкого волокна и имеют форму свитков — горизонтальных для рассматривания на столе и вертикальных для украшения стен.
Самыми простыми линиями китайские живописцы создали произведения высокого художественного совершенства. Такое мастерство неотделимо от техники владения кистью, совершенствующейся на протяжении многих веков.
Китайская тушь, применяемая для живописи и каллиграфии, по качеству во многом превосходит европейскую тушь. В Китае всегда используют плитки первосортной туши, с черным лаковым блеском. Растирая плитки с водой до густой или жидкой консистенции, получают тушь, с помощью которой художники создают большое разнообразие тонов. С европейской тушью такого художественного эффекта достигать невозможно.
В Китае тушь сама по себе является ценным произведением искусства. В древности литераторы и живописцы предпочитали пользоваться брусочками туши изящной формы с изысканными узорами. Великие мастера древней живописи зачастую собственноручно наносили тушью контуры рисунка, а накладывать цвета поручали своим ученикам. Есть картины, выполненные только тушью и водой, например, работы известного живописца конца XVII в. Бада Шаньжэня (Чжу Да), который в совершенстве владел эффектом, создаваемым тушью и водой. Он писал тушью, но, меняя ее наслоение, заражал зрителя своим восприятием изображаемого, создавая одноцветную оттеночную живопись. За тысячелетия китайская живопись выработала свой лаконичный художественный язык.
...к 90 годам я смогу проникнуть в самую суть искусства. В 100 лет я буду создавать картины, подобные божественному чуду.. Хокусай Кацусика.
Один из величайших художников Японии. Родился в сельском пригороде Токио Кацусика, почему и взял имя Кацусика, по названию места, где родился. Имя Хокусай обозначает «Одержимый живописью».
