Последствия разоблачений Эдварда Сноудена в цифрах и фактах
Лаборатория New America Foundation — мыслительный центр Кремниевой долины — выпустила огромный доклад об экономическом и политическом эффекте разоблачений Эдварда Сноудена. Apparat прочитал исследование и приводит основные факты о глобальных последствиях главного слива этого века.
1 Балканизация интернета Эдвард Сноуден хотел сделать интернет лучше, но вместо этого ускорил процесс его фрагментации. Всё больше стран после сливов начали говорить о желании отгородить свой участок Сети небольшим забором. В России приняли закон «О защите личных данных» — теперь иностранные компании должны хранить информацию о своих российских пользователях на территории РФ. Бразильское правительство в феврале заявило о планах проложить собственную оптоволоконную сеть с Европой в обход США. Крупный немецкий провайдер c госучастием Deutsche Telekom предложил создать «Шенгенскую сеть» — специальную подсеть для стран, вошедших в Шенгенский договор, где данные пересылаются в обход США и Великобритании. Далеко не все инициативы были реализованы, но процесс фрагментации интернета ускорился.
2 Американские облачные сервисы теряют клиентов Когда стало известно о тотальной слежке Агентства национальной безопасности (АНБ) США за людьми по всему миру, главными проигравшими оказались американские облачные сервисы. Компании, специализирующиеся на хранении данных, лишились доверия своих клиентов. Исследование телекоммуникационного гиганта NTT, опросившего тысячу топ-менеджеров в области телекоммуникационных технологий из Франции, Германии, США, Гонконга и Великобритании показало: 88 % респондентов стали осторожнее принимать решения о покупках облачных услуг, уделяя пристальное внимание расположению серверов. При этом облачные сервисы в странах, где законодательство защищает личные данные лучше, чем в Америке, стали набирать популярность.
3 США перестали быть главным защитником прав и свобод граждан В последнем докладе «Репортёров без границ» о свободе в Сети Америку включили в список «Врагов интернета». Как правило, в подобных документах фигурируют правительства стран вроде Китая, России или Северной Кореи. США в этот список попали впервые. Авторы доклада также отмечают, что теперь страны, которые и раньше пытались взять интернет под контроль, получили новый аргумент в своих действиях: если даже США так пристально следят за своими и иностранными гражданами, значит, нам тем более можно.
4 Технологические гиганты теряют клиентов в развивающихся странах Одной из первых АНБ в ущербе от сливов осторожно обвинила Cisco. Компания, которая занимается производством сетевого оборудования, сообщила о падении продаж в развивающихся странах на 12 % за минувшее лето: на 18 % упали продажи в Китае и на 25 % — в Бразилии. Следом Qualcomm, IBM, Microsoft и Hewlett-Packard связали свои убытки с утечками Сноудена. Теряют не только компьютерные компании: крупный игрок на телекоммуникационном рынке AT&T сообщил, что столкнулся с трудностями при сделке с европейским Vodafone, когда выяснилось, что американский оператор сотрудничал с АНБ.
5 АНБ сломало интернет и потратило на это очень много денег Около 11 миллиардов долларов выделили США на поиск и создание дыр в программном обеспечении, которые бы давали доступ к данным пользователей. Около 35 тысяч человек были задействованы в этом процессе. Каждый год 250 миллионов долларов выделяли на подкуп технологических компаний, чтобы те оставляли «тёмные» ходы для наблюдателей из агентства. Пробоинами в инфраструктуре сети теоретически могут воспользоваться террористы и киберпреступники.
6Люди стали вести себя в интернете осторожнее 47 % пользователей, опрошенных компанией Harris, признались, что ощущение слежки изменило их виртуальное поведение: они стали внимательнее следить за тем, какие сайты посещают, что там пишут и делают. 26 % респондентов стали совершать меньше финансовых операций в интернете после того, как узнали о масштабах деятельности АНБ. Интернет-компании пытаются сократить этот имиджевый ущерб — так, IBM потратила более миллиарда долларов на постройку дата-центров за пределами Америки.
7 Популярность погубила защищённые почтовые сервисы Клиентская база почтового сервиса Lavabit выросла почти на 2000 %: им пользовался сам Сноуден. Но такой бурный рост не мог не привлечь внимание АНБ. Спецслужбам не удалось взломать сервис, но они потребовали через суд у владельца Lavabit Ладара Левисона передать им ключи для расшифровки сообщение клиентов. Не желая предавать доверившихся ему пользователей, Левисон предпочёл просто закрыть сервис. Похожая судьба настигла и Silent Mail. Прибыль владеющей им компании Silent Circle сначала подскочила на 400 %, но после того, как спецслужбы пришли к их коллегам, руководство ресурса приняло решение просто закрыть почтовое подразделение. (с) http://matveychev-oleg.livejournal.com/1293002.html
Современное мифологическое сознание и экранные искусства
Основной особенностью современного мифологического сознания является то, что его формирование происходит под мощным воздействием средств массовых коммуникаций и массовой культуры. Истоки этих процессов можно было наблюдать уже во второй половине XX века, когда информационное воздействие открыло невиданные ранее возможности управления поведением людей, изменения их духовной жизни. В данной статье мы остановимся не на проблемах, связанных с передачей той или иной информации или ее качеством, а на особенностях воздействия такого типа передач на сознание зрителя. Общеизвестно, что самой характерной чертой телевизионного веща-ния является его «мозаичность». Она проявляется как в структуре каждого отдельно взятого канала, так и в системе просмотра программ. Зритель, оказавшийся перед экраном, попадает в ситуации, когда перед ним разворачивается некое «представление», где вне всякого смыслового стержня объединяются различные информационные блоки. При этом его сознание ориентировано не на созерцательность и анализ, а на ускоренное получение информации (будь то новостная передача или художественное произведение, которое должно тяготеть к короткому и быстротекущему действию, чтобы уступить место следующему «информационному модулю»). То обстоятельство, что через систему СМИ мы получаем поток обрывочных и случайных сведений, в результате чего, как правило, остаемся на поверхности явления, без критического его восприятия и вдумчивого осмысления, дало основание западному исследователю А. Молю назвать современную культуру тотально «мозаичной». «Мозаичность» в данном контексте является аналогом так называемого «клипового сознания».
Само понятие «клиповое сознание» – феномен чрезвычайно сложный и неоднозначный. С одной стороны, использование, например, компьютерных технологий (что является одним из важнейших элементов нового мышления) основывается на соблюдении абсолютно четкой логической цепочки. С другой стороны, продукты этих технологий, как правило, не образуют структуру. А. Моль отмечает, что «в наше время знания формируются в основном не системой образования, а средствами массовой коммуникации. «Экран культуры» сегодня уже не выглядит как упорядоченная сеть первостепенных и второстепенных признаков, похожая на паутину или ткань. Обрывки мыслей группируются по прихоти повседневной жизни, захлестывающей нас потоками информации, из которых мы факти-чески наугад выбираем отдельные сообщения. «Экран знаний» можно теперь уподобить войлоку (смесь частиц знания, обрывков смысла)». Формирование информационного пространства такого типа оказало влияние на характер и функционирование системы культуры в целом. Причем это воздействие носит сегодня столь мощный характер, что можно говорить о попытке культуры как таковой подстроиться к требованиям и условиям информационного пространства. Подобные изменения, связанные с процессами глобализации, приводят к тому, что возникает некое иное коммуникативное пространство, со своей системой образности и типом повествования. Для его определения можно привлечь понятие семиосферы, но сегодня мы имеем дело с иным ее видом по сравнению с «классической формой». Традиционно это «классическое» пространство – средство, обеспечивающее диалог внутри семиосферы (то есть внутри смысла и социокультурных значений любой из культур). Семиосфера подразумевает различие между культурами как условие общения между ними. Современное же коммуникационное пространство, напротив, само создает правила и способы общения, вынуждая культуры говорить на заданном языке. В рамках семиосферы область пересечения (тождества) была невелика, а область непересекаемого – огромна. Пересекались лишь наименьшие по объему смысловые части культур, а их значительный остаток требовал особой культурной интерпретации, особого «перевода». Тенденция современной культуры заключается в увеличении области пересекаемого, где главную роль играет телекоммуникационная культура. Современные технологии настолько изменили облик культуры, что на смену традиционным формам приходит особый вид коммуникативного пространства, основанного на принципе гиперкоммуникации. В свое время Тейяр де Шарден, словно предвидя подобный этап в развитии человечества, писал о некоей единой мыслящей оболочке, современным аналогом которой является гиперпространство, позволяющее изменить процесс чтения. При этом сам читатель-зритель выбирает тот путь просмотра, который ему наиболее удобен.
Прежде чем говорить об этом феномене более подробно, хотелось бы обратить внимание на такое понятие, как «интертекст». Термин «интертекстуальность» был введен Ю. Кристевой для обозначения свойства, выражающегося во включении одного текста в другой. «Для познающего субъекта интертекстуальность – это понятие, которое будет признаком того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается в нее». Это же понятие, по сути, разрабатывал и крупнейший литературовед, семиолог ХХ века Р.Барт, отмечавший, что «…произведение может поместиться в руке, текст, размещающийся в языке, существует только в дискурсе. Текст не продукт распада произведения, наоборот, произведение есть шлейф воображаемого, тянущийся за Текстом. Или иначе: текст ощущается только в процессе работы, производства. Отсюда следует, что Текст не может неподвижно застыть (скажем, на книжной полке), он по природе своей должен сквозь что-то двигаться – например, сквозь произведение, сквозь ряд произведений» Лучшие курсы бухгалтеров http://www.compas.kiev.ua. . Интертекстуальность, понимаемая в этом смысле, означала расширение границ Текста, который изначально мыслился как принципиально «достаточно замкнутая» линейная структура. В результате «интертекстуальной операции» Текст становится нелинейным, «открытым», гетерогенным и множественным. Это касалось понимания природы классического произведения, мыслимого как «Текст». В современных условиях развития средств массовой коммуникации, широкого распространения массовой интернет-культуры наблюдается тотальная семиотизации человеческой жизни. В последние годы человечество переживает взрыв, схожий с тем, что когда-то было на-звано «интертекстуальностью». В данном случае речь идет о глубинных изменениях картины мира в сознании человека. Вхождение человечества в компьютерную эпоху было сопряжено с множественными изменениями, прежде всего с реальным воплощением того, что было ранее названо «гипертекстом». Впервые это понятие было введено Т.Нельсоном и Д.Энгельгардтом в середине 60-х годов для определения Текста, фрагменты которого связаны с системой иных текстов, создавая возможность их прочтения в различных «направлениях» (произведение становилось мультисеквенциальным). Гипертекст являлся формой организации такого материала, единицы которого представлялись не линейной последовательностью, а системой переходов к иным возможным элементам и новым связям. Следуя этим связям, можно читать материал в любом порядке, образуя разные линейные тексты.
Такой подход ломал традиционно устоявшиеся представления о логике и структуре печатного текста, сформировавшей особый тип культуры, где очевидным было господство линеарного текстового метанарратива. Стремление преодолеть эту линеарность всегда было присуще человечеству. Например, о подобной возможности в конце 20-х годов прошлого столетия заявил и С.Эйзенштейн, выдвинув мысль о книге-шаре: «Очень трудно писать книгу. И потому, что всякая книга – двухмерная. А мне хотелось, чтобы эта книга отличалась бы одним свойством, которое никак в двухмерность печатного труда не влазит. Требование это двойное. Первое состоит в том, что букет этих очерков никак не должен рассматриваться и восприниматься подряд. Мне бы хотелось одновременности восприятия всех их разом, ибо, в конце концов, все они – ряд секторов в разные области вокруг одной общей, определяющей их, точки зрения – метода. С другой стороны, хотелось бы и чисто пространственно установить возможность взаимоотноситься каждому очерку непосредственно с каждым – переходить одному в другой и обратно. Взаимоссылками из одного в другой. Взаимодействиями одного по отношению к другому. Такому единовременью и взаимному проникновению очерков могла бы удовлетворить книга в форме…шара! Где секторы существуют в виде шара – разом и где, как бы далеки они друг от друга ни были, всегда возможен непосредственный пе-реход из одного в другой через центр шара. (…) Осталось предполагать, что книжка, столь часто трактующая о методе взаимообратимости, будет и прочтена по тому же методу. В ожидании, пока мы научимся читать и писать книги в форме вращающихся шаров!».
Попытку создать такой текст предпринял в книге «Игра в классики» Х.Картасар. Эти идеи занимали и Р.Федермана в романе «На Ваше усмотрение», и Х.Л.Борхеса в рассказе «Сад расходящихся тропинок». «Роман-лексикон» М. Павича «Хазарский словарь» также представляет собой нечто похожее на гипертекст. Можно привести и другие примеры этого ряда. Подобное строение текстов колебало привычное положение Автора и уси-ливало позиции Читателя, который становился, по меньшей мере, вровень с Автором. Следующим этапом в развитии этих процессов благодаря появлению интернета явилось создание абсолютно реального и доступного всем (а не только интеллектуалу с его интертекстуальным восприятием) гипертекста. Бартовская концепция «смерти автора», которая тесно связана с разделением понятий «произведение/текст», находит здесь свое яркое, но упро-щенное отражение. «Ныне мы знаем, что текст представляет собой нелинейную цепочку слов, выражающих смысл («сообщение Автора-Бога»), но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным; текст соткан из цитат, отсылающих к тысяче культурных источников. (…) Теперь мы знаем: чтобы обеспечить письму будущность, нужно опрокинуть миф о нем – рождение читателя приходится оплачивать смертью Автора».
Конечно, Р.Барт писал эти строки о классическом линеарном тексте, который хотел «опрокинуть» в широчайшее интертекстуальное поле. Если интертекстуальность это по существу авторская заданность связей текста с другими текстами, то гипертекстуальность совершенно свободна в выборе любых отсылок и ассоциаций. Подобное интертекстуальное погружение требует от читателя высочайшей творческой и интеллектуальной способности. Чтение превращается в творческий акт, и «рождение текста» в этих условиях должно сопровождаться особыми читательскими усилиями. Как часто случается, после возвышенной фантазии, интеллектуальной игры в интертекстуальность, напоминающей «игру в бисер» Г.Гессе, следует реальное воплощение, являющееся своеобразной пародией, своего рода погружением в «низовую культуру». Так случилось и сейчас. Вместо интертекста реальностью стал интернетовский гипертекст, который децентрирован по своей природе: идея централизации неизбежно разваливается в бесконечности референтных ссылок. Что касается безграничности гипертекста, то масштабы виртуального пространства глобальной сети практически не знают никаких границ и барьеров.
Безусловно, компьютерный виртуальный текст осуществил чрезвычайно принципиальный практический шаг к фактической децентрации текста, о которой прежде говорили как об интеллектуальной операции. На практике же это произошло банально и без всякой «философии». Интеллектуальная игра и свобода в своем практическом воплощении обернулись «клиповым сознанием». Конечно, сегодня можно было бы говорить о том, что в этих условиях возникает так называемое «гипертекстуальное сознание», к которому апеллирует композиция текста. Что мы имеем дело с современным аналогом, интерпретацией взаимоотношений писателя и чита-еля, поскольку выбор пути чтения текста зависит от самого читателя. Что это совершенно иное сознание, ориентированное на свободу выбора, где есть и свои плюсы в мозаичности, серийности, дискретности как элементов новой постмодернистской стратегии сознания и т.д. Все это справедливо. Но эффект от обладания сознанием подобного свойства плодотворен лишь тогда, когда в нем присутствует тот первоначальный классический фундамент, для которого свобода нелинейности является усилением его возможностей, а не ослаблением, как это чаще всего и случается.
Еще одно изменение в сознании человека, о котором хотелось бы сказать, связано с проблемой симуляционного пространства, создаваемого новейшими технологиями. Если обратить внимание на развитие информационных технологий, то можно заметить, что в конце 90-х годов на передний план выходит специфически новая форма передачи и восприятия данных, связанная с использованием технологий виртуальной реальности. Информационное пространство современного общества значительно отли-чается от того, что окружало человека 70-х – 80-х годов. Главным образом тем, что в жизнь людей входит виртуальная реальность. Если говорить об онтологии виртуальной реальности, то необходимо отметить, что она представляет собой ничто иное, как область симулякров. Именно симу-лякр приходит сегодня на смену тому, что было принято называть «художественным образом». Если интертекстуальность базируется на понятиях художественного образа, символа и т.д., то гипертекст ориентирован прежде всего на симулякр. Конечно, это не означает, что гипертекст начисто лишен символа и образа, но именно идеологический дрейф, в который ложится гипертекст, во многом лишает его образности и символизма. Отсюда и появление абсолютно умозрительной замены – симулякра как элемента бесконечного пространства, в котором подчас бессмысленно блуждает пользователь. Здесь нам можно было бы возразить в том смысле, что виртуальная реальность является источником «различения», воплощающим возможность творческой, генерирующей деятельности. Новый тип текста принципиально меняет способ построения текстового пространства и пространства мышления – на смену одномерному тексту приходит многомерный элек-тронный гипертекст. Он открывает иные «пространственные» измерения в плоской или, по крайней мере, в «декартовой системе координат». Новый текст, не теряя своих пространственных очертаний, обретает иное измерение, становится неисчерпаемым, ведь переключаться можно на текстовые нарративы совершенно разного рода. В этом, кстати, заключаются и его сила, и его слабость. Ибо бесконечность здесь скрывает его принципиальную бессмысленность, которая исчезает только тогда, когда появляется категория конечности. Человек, находящийся в бесконечном пространстве, становится бессмысленным путешественником, срастаясь с виртуальной гиперреальностью. Человеческое сознание, занятое бесконечной деконструкцией текстовых структур, приобретает симуляционные качества. «Наблюдатель становится частью самого симулякра, а его точка зрения трансформирует и деформирует последний». То, что предлагалось в теории постмодернистскими стратегиями и интернет-культурой на практике, безусловно, необходимо современному сознанию, которое порой находится в недоумении от тупиков рациональности. Однако эти стратегии и сама практика никак не могут считаться жизненно благоприятной средой для человеческой ментальности. Эта культура ориентирует на развлечение, на поверхностное отношение к миру и формирует человеческий тип, в основе которого лежит особый, ослабленный тип мышления. Поэтому новое поколение изначально плохо при-способлено к тому, к чему были приучены поколения предшествующие – к строгому рациональному мышлению. А интернет-культура, в свою очередь, во многом размывает эталоны рационализма. Таким образом, и постмодернизм, ставший одной из основных мыслительных стратегий современности, появился как форма самозащиты от академической ментальности. м
Причинами подобного состояния явились процессы, связанные с изменением картины мира, существующей в сознании современного человека, ибо старая картина перестала отвечать пониманию процессов, происходящих вокруг нас. Произошел своеобразный культурный взрыв, когда старая идеологическая модель начала противоречить реальности. Отсутствие адаптационных механизмов привело к феномену расщепленного сознания. «Знания складываются из разрозненных обрывков, связанных простыми, чисто случайными отношениями близости по времени усвоения, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют структуры». Без сомнения, современные процессы глобализации и информатиза-ции объединяют мир именно через внедрение массовой культуры, а она порождает особый тип мышления – «дебольный», то есть нечувствительный ко всякого рода метатеориям, пытающимся создать единую и цельную картину мира. В этом еще одна причина того, что новое поколение изначально плохо приспособлено к строгому системному рациональному мышлению. Массовая культура, которую несет экран, все активнее размывает эталоны рационализма. Вместо традиционного, привычного рационалистического мышления приходит новое, основанное прежде всего на образном восприятии мира. Рациональное на экране преподносится в форме образов. И здесь главным становится вопрос, насколько эти свойства ориентируют человека в понимании «понятийности» и «образности». С этой точки зрения новое сознание можно соотнести с так называемым мифологическим сознанием, когда логическая составляющая еще окончательно не отделилась от эмоциональной. В этом случае мы можем наблюдать нерасчлененность понятий «субъект» и «объект», «предмет» и «знак». И мифологическое мышление выступает в своей знаково-символической форме. Современные философы и социологи, такие как Э.Геллер, отмечают, что сегодня «железная клетка рациональности» сменилась «резиновой». Этот вывод, по сути, является реакцией на кризис рационализма. Научная мысль столкнулась с тем фактом, что ни одна существующая концепция не в состоянии объяснить мир в его целокупности. Именно по этой причине в середине XX века на различных культурных уровнях наблюдается обращение к идеям фрагментарности, нониерархии, нонселекции и т.д. Идеальным структурным воплощением этого явилась экранная культура, прежде всего телевизионное вещание, а вслед за ним и интернет. Ибо самое простое переключение каналов телеприемника уже являет собой акт постмодернизма. Это явление, ставшее одной из основных мыслительных стратегий современности, появилось как форма самозащиты от академической среды. Постмодернистские концепции выразили собой тенденцию разрушения «старой» культуры (как системы отдельных локальных культур) и создания на этой базе иного образования, основанного на неизмеримо более широком коммуникационном пространстве. Одновременно шел и процесс фрагментаризации восприятия культуры отдельным человеком. Это восприятие, рожденное СМИ, становится постепенно фундаментальным для человеческого сознания. Оно уже не может уступать иному, рожденному от общения с реальностью. Новое мозаичное сознание вытесняет традиционное. Реальность по отношению к ее отражению становится вторичной. Первичным оказывается ее отражение. Ситуация сравнима с реакцией ребенка, когда он впервые видит какой-то реальный предмет и говорит, что он не похож на него, то есть на предмет, который он видел на рисунках или в мультфильмах. Так складывается новый современный миф. Миф, который лежит в основе нового способа восприятия мира. Все убеждения человека впрямую зависят от информации, которую он получает через СМИ. Развивается явление, которое Э.Фромм назвал «автоматическим конформизмом». Социальная маска – persona – заменяет «подлинное я». Человек перестает быть самим собой, он полностью усваивает тот тип личности, который ему предлагают модели культуры, и стано-вится таким, как другие, каким его ожидают увидеть. Человек, который уничтожил свое индивидуальное «я» и стал автоматом, идентичным с миллионами других автоматов вокруг него, не испытывает больше чувства одиночества и тревоги. Однако цена, которую он платит, – это потеря самого себя, потеря индивидуальности и растворенность в «массовом созна-нии». Взамен он получает иллюзию благополучия и спокойствия. В наши дни средства массовой информации становятся той силой, которая формирует сознание и мышление населения, и не только своей страны. Механизм подобного информационного управления сводится к потаканию слабостям человека, созданию иллюзий в его сознании. В силу высокого уровня развития современных СМИ именно они являются катализаторами и проводниками идеологических мифов, создавая ситуацию глобализационного взрыва.
Основной вывод, какой сделал Мальтус из своего «Опыта о законе народонаселения», состоял в том, что нищета, бедность трудящихся масс — это результат неотвратимых законов природы, а не социальной организации общества, что бедные, неимущие не имеют права ничего требовать от богатых, так как последние не повинны в их бедствиях.
«Главная и непрерывная причина бедности,— писал Мальтус,— мало или вовсе не зависит от образа правления, или от неравномерного распределения имуществ; богатые не в силах доставить бедным работу и пропитание;— поэтому, бедные, по самой сущности вещей, не имеют права требовать от них работы и пропитания: вот какие важные истины вытекают из закона народонаселения».
Российский художественный мир, как Курдистан. Население есть, название есть, а страны на карте не существует. Спросите любого, что такое русское искусство сегодня? Услышите в ответ несколько имен художников, чьи работы никак друг с другом не связаны. Наши «великие традиции»? Мы сами их затоптали. Дети хихикают над Малевичем, депутаты и чиновники проклинают соц-арт. Только ленивый не бросает камень в Кабакова. Чего же сетовать, что традиции растащили по чужим квартирам Конструктивизм и супрематизм унесли к себе голландцы, немцы и французы. Соц-арт шулерски стибрили китайцы и теперь радостно торгуют им по всему миру. А что касается образа сегодняшнего русского мейнстрима, он изменчив, как хамелеон, то есть всецело зависит от приятельских уз отдельных влиятельных личностей. В парижском Центре Помпиду, например, любят и продвигают Александра Пономарева, хотя в Москве его либо не знают вовсе, либо путают с буддистом- однофамильцем. В Берлине ценят чету Копыстянских, редкая Documenta обходится без их В США уважают Андрея Ройтера. Выдающиеся художники, но абсолютные маргиналы. Российский павильон на Венецианской биеннале заполняется вообще, как палатка на рынке: кому сдадут в аренду, тот и выставляет своих протеже.
В нашем художественном сообществе не инсталлировано представление о специфике современного российского искусства. Нет ключевого визуального образа, который был бы узнаваемым в качестве знака нашей культуры. Работа по отбору и общественному признанию какого-либо направления или типа творчества в качестве главной референтной основы местного искусства, в качестве эстетического канона и формообразующей матрицы, к которой бы апеллировали художники разных поколений, разных мировоззрений и профессий, не проведена. И тем не менее отсутствие потребности договариваться о российской художественной идентичности не отменяет самой этой идентичности.
Стиль, устойчиво отождествляемый с национальной или региональной школой искусства, имеется практически у любой страны западного мира. Это не значит, конечно, что к нему сводится все многообразие художественных явлений данной страны. Но он — устойчивый идентификационный знак ее искусства, к нему редуцируется информация о стране в дайджестах мировой современной культуры. Он входит в набор минимально обязательного знания и, следовательно, является неотъемлемой частью музейных экспозиций и историко-художественных изданий.
Практически все признанные на сегодняшний день идентификационные стили связаны с эпохой 1960–1970-х годов, когда искусство перестало мыслиться репрезентацией личной манеры, а было понято как место демонстрации эстетических явлений и качеств, имеющих всеобщую языковую природу в данном культурном регионе. Таков американский поп-арт, повернувшийся к индустрии картинок и предметов массового потребления, таков же французский новый реализм, ставший витриной новейших материалов, таково итальянское арте повера, опирающееся на природные объекты, такова и английская новая скульптура, активно использовавшая бывшие в употреблении индустриальные вещи. Конечно, не случайно, что опорными национальными стилями оказались движения, поставившие во главу угла найденные чужие вещи. Сегодня художники всего мира оперируют весьма сходными приемами и стратегиями. А контексты их работы решительно отличаются. В каждой стране имеется собственная формальная традиция, своя культура вещи, свой тип общения людей посредством языка образов и предметов. Эти свойства контекста волей-неволей проступают в работе любого мастера, но в контекстуальном искусстве им, естественно, уделяется главное внимание. http://art-novosibirsk.ru/applications/articles/articles.php?id=8
Основная причина привлекательности капитализма (читай - "свободного рынка") в тяге простого человека к халяве. Если можно не работать и получать за это деньги - то это же хорошо, с точки зрения обывателя. Если работаешь на рубль, а получаешь 10 - то это тоже неплохо - хотя и не так круто, как полное безделие, опять же с точки зрения обывателя - точнее, с точки зрения культуры тунеядства, как составляющей современной культуры. Собственно, на этом параграфе уже можно и остановиться, все основные мысли я уже высказал :)) - но средний хомяк, поражённый культурой общества потребления, наверняка сочтёт написанное крамолой, напраслиной и вообще всё наоборот, ибо по радио "Свобода", CNN, да и по Вестям-24 говорят ровно обратное. Поэтому мысль придётся развернуть в привычную портянку.
Сторонники либерализма наверняка уже с пеной у рта готовы кричать, что при капитализме приходится работать намного больше, чем при социализме, и именно "совки" любят халяву, а вовсе не пресветлые либералы - и тут я, как ни странно, соглашусь - с первой частью утверждения. При капитализме действительно большинству нужно работать больше - это напрямую следует из неэффективности капитализма, а если точнее - из потерь общества от извлечения из экономики прибыли бенефициарами-собственниками. Насчёт халявы согласиться не могу - её любят все, кроме особо сознательных граждан, которые понимают, что без труда не вытащить и рыбку из пруда. Но вот откуда берётся халява - про это статья и есть. Хотя без вступительного слова не обойтись; местами будет казаться, что автора занесло в дебри, но всё под контролем.
При социализме - точнее, в "застойное" время позднего СССР - мы все жили в едином обществе с едиными целями, эдаком аналоге современных ЗАО, где все граждане были акционерами всего предприятия. Интеграция в мировой рынок была минимальна, поэтому была прямая зависимость - "как потопаешь, так и полопаешь", и трудиться приходилось всем. Это вызывало определённые вопросы у активной части населения, которая видела жизнь на Западе (сквозь лживую пропаганду, и тем не менее) и не понимала, почему им здесь приходится тащить на своём горбу всех тех, кто "не эффективен". Жизнь в позднем СССР напоминала патриархальную семью, где молодым и здоровым приходится тратить массу сил на пропитание не только себя, но и детей и стариков - и всё было нормально, пока в обществе была сильна традиционная мораль, где семейная взаимопомощь - норма вещей. Но как только у понаехавших в города вчерашних крестьянских сынов, а ныне дипломированных интеллигентов в мозгу поломалась связь с семьёй и обществом, тут и пришло понимание, что халява - это хорошо, и чем работать, лучше не работать.
Ведь как оно в большой семье - все работают и все пользуются трудами совместного труда. Дети следят за малышами и выполняют простейшие работы - грядки там полоть, цыплят кормить; молодухи по дому суетятся, мужики основную работу выполняют; старики общее руководство выполняют и также небольшие работы по дому... и все имеют практически равные права, потому что все - семья. Поэтому заработанное основной тягловой силой делится на всех, и это - нормально. Всё начало рушиться имхо с миграцией населения в города, с нарушением структуры большой семьи - рода (хотя это слово сейчас затаскано неоязычниками-сектантами, но сам термин правильный и хороший :)); с нарастанием атомизации общества "тягловым лошадкам" экономики начало казаться, что их эксплуатируют, потому что работают они больше всех (точнее - наиболее явно), а зачем-то ещё приходится кормить и того и этого... Нехай сам работает, не барин, чай. А когда теряется ответственность за свои дела, то тут же появляется желание халявы - как бы так ухитриться, чтобы работать поменьше, а получать при этом побольше. В традиционной семье/общине такой подход однозначно порицается - если это не сборище викингов-разбойников - потому что "халява" одного работника приводит к просаживанию уровня жизни в целом.
В атомизированном городском обществе эта связь теряется, и появляется возможность жить за чужой счёт - путём эксплуатации чужого труда. Современному человеку трудно это осознать, но всё на свете создаётся чьим-то трудом, и чтобы этим чем-то пользоваться, надо что-то дать взамен - а если вы даёте меньше, чем берёте, то это в общем-то и называется халява, и по сути - эксплуатация чужого труда. Эксплуатация эта многоуровневая и часто далеко не явная, но если немного задуматься над сутью вещей, всё достаточно очевидно.
В посте про средний класс я уже писал, что в ходе гениальной в своей простоте и наглости разводки нынешнее общество живёт за счёт эксплуатации "низших" слоёв общества более "высшими", которые при этом полезного для всего общества продукта практически не производят, занимаясь обслуживанием друг друга. Без дворников, ассенизаторов, сантехников и слесарей обществу не прожить вообще никак - если только не вернуться обратно в каменный век - поэтому мы всепользуемся их трудами, а вот обратное - неверно. Что мы тут в офисах делаем такого, без чего не прожить всей стране - да пусть хотя бы кому-то одному? Так почему при этом офисный труд оплачивается выше - иногда в разы - чем "низовой" труд работников лопаты и разводного ключа?
Современное общество придумало мощную отмазку для оправдания эксплуатации низов общества - дипломирование специалистов якобы даёт им повод получать бОльшую зарплату. С точки зрения монетаризма это оправдано - бабки в образование вкинуты, надо отбивать - но с точки зрения общинного труда кто не работает, тот не ест - почему бездельничающий специалист получает больше трудяги без образования? А общественно бесполезный труд по сути и есть безделье. Хотя с точки зрения офисного хомяка он наверняка выполняет сугубо полезную и сложную работу, с который просто так, без образования не справиться. С другой стороны, рабочие специальности также требуют определённых навыков и образования - попробуйте заменить изолятор на многокиловаттной линии электропередач, или поуправляйте промышленным роботизированным станком... Однако офисный труд оплачивается выше - или не выше, но труда требует на порядок-другой меньше.
Даже в пределах одного предприятия также может существовать - и существует - эксплуатация "низов" "верхами". В любом коллективе есть иерархическая структура, и это в общем-то нормально - до без-иерархического общества человечество пока не доросло, хотя уже можно начинать его строить - но всё же есть пределы иерархического расслоения; и в современном обществе они достигают каких-то немыслимых пределов, что начинает уже напоминать времена древнего Рима и классику рабовладения - на каждом новом уровне иерархии работы сильно больше не становится, зато зарплаты растут зачастую в разы...
В итоге получается пирамида эксплуатации - на простых работягах наживаются все вышестоящие уровни управления. Само по себе управление нужно, никто не спорит, и наверняка оно должно достойно оплачиваться - но почему при этом директор предприятия должен получать наравне с коллективом среднего цеха - в графе "итого"? Получается, что рядовые Вася-Петя-Маша кормят всю вышестоящую пирамиду начальников, и при этом ещё и не имеют никаких прав (см. частная собственность).
Это всё не я придумал Да так всегда было и будет! - возражают либерально-инфицированные. Да вот не всегда. Напоминаю, что в СССР у нас был некий "семейный подряд", все жили в едином обществе-семье - не без косяков, конечно, идеализировать прошлое тоже ни к чему. Но важно, что наработанное работягами возвращалось всем - и им в том числе - в виде "бесплатных" образования, медицины, дорог и прочая и прочая. Дети директора завода ходили в тот же самый детский сад, что и дети столяров, и лечились все в одной поликлинике - то есть взамен на эксплуатацию труда все имели равный доступ к общественным благам, как это и принято в большой семье. Да, директора и прочие "эксплуататоры" верхнего уровня получали не только повышенную зарплатку, но и доступ к дефициту, известность и власть, так что и советское общество было далеко не идеальным, но лечить его болячки введением класса паразитов-собственников и легализовать эксплуатацию - это пять. :))
Вдобавок к эксплуатации внутри общества, европейскими колонизаторами уже много веков как эксплуатируется система эксплуатации государства государством. Раньше колониализм проявлялся в грубой форме, теперь более мягко - внешне - но суть остаётся прежней. Везде, когда вы отдаёте меньше, чем забираете, это называется эксплуатация - а Европа живёт за счёт покупных ресурсов - причём некоторые у неё есть, но она предпочитает покупать более дешёвые у туземцев, потому что свои - дорогие, а тут бесплатные папуасы есть.
Взять, например, цитадель демократии - США. Они пользуются покупной нефтью, хотя у самих запасов немеряно, технологии и всё такое; но если добывать нефть самим, то она будет стоить караул, а если покупать на стороне, то так и получается, что в США нефть стоит дешевле, чем в России - хотя США импортёр, а Россия экспортёр. Просто России нужно эксплуатировать свои недра и трудовые ресурсы, а США могут позволить себе пограбить папуасов по всему миру. Через систему контрактов и концессий западные корпорации получают доступ к чужим ресурсам, и за небольшую ренту - выплачиваемую элите колонизированной страны - крадут будущее у населения этой страны. Запад в шоколаде, элиты тоже, а то, что быдло при этом с голоду пухнет, никому не интересно. При этом вся эта конструкция мотивируется отсутствием технологии у колонизированной страны - смотрите, они сами ни на что не годны, а вот мы такие красивые пришли и всем стало хорошо. Да, всем заинтересованным стало хорошо, да только таким образом из ловушки зависимости и эксплуатации не выбраться никогда. Вон, Каддафи попробовал.
Всё это не значит, что эксплуатирует мир только Америка или Европа. Россия тоже эксплуатирует - например, за чей счёт у нас банкет с дешёвым ширпотребом из Китая? Что мы с вами производим такого нужного и полезного Китаю, что они нам отдают взамен труд миллионов простых китайцев? Что лично сделал офисный хомяк, чтобы каждый день надевать китайскую рубашку, покупать китайские игрушки и китайские мандарины? А ведь это - труд, и немалый; попробуйте сшить рубашку "с нуля" - недаром про это в народе песни складывали. И что мы можем дать взамен - у кого из читателей есть экспортно-пригодная часть труда, чтобы оправдать ношение хотя бы китайских носков? А ведь китайским мы пользуемся каждый день. Просто Россия присосалась к системе эксплуатации Западом всего остального мира - хотя и с краешку, потому и живём не так, как "там"; нам приходится барыжить собственным будущим, как тем неграм, только рента у нас повыше, потому мы и не Африка.
Так в чём же привлекательность капитализма? - спросите вы. А вот в этом, в возможности эксплуатировать труд других людей. При капитализме эта возможность легализована и фактически возведена в абсолют - именно за счёт этой эксплуатации "рынок" и живёт. Недаром в нём основным параметром экономической деятельности является прибыль, которая по сути является не оплаченным трудом "низов". "Низы" всегда будут получать меньше, чем они наработали, но в традиционном общинном обществе - и при социализме - их не оплаченный труд распределяется по всем более-менее равномерно, что потихоньку двигает вперёд всё общество в целом - то есть возвращается и к самому эксплуатируемому, и его родственникам и друзьям; а в "рыночном" обществе изъятая прибыль уходит на верхние слои бытия и обратно уже не ворочается. Когда "мощи" экономической системы хватает на преодоление издержек, связанных с извлечением прибыли, жизнь простолюдина может улучшаться, но в случае стагнации - казалось бы, завтра будет так же, как и вчера - массы трудового народа начинают жить хуже, за счёт изъятия прибылей.
При этом совершенно не факт, что более высокие слои будут жить хуже. Как говорилось в одном анекдоте "Папа, тебе понизили зарплату - ты теперь, наверное, будешь меньше пить? - Нет, это вы будете меньше есть". От того, что вы наработали на рубль, а получаете пять рублей, а не десять, как вчера, вам, конечно, плохо, но это всё равно лучше, чем получать 50 копеек, как "при социализме" - потому что тогда бы вам пришлось бы получать по трудам. Поэтому наиболее хитрожопая активная часть населения будет ратовать за капитализм, потому что в этом случае можно совершенно легально пользоваться трудами десятков людей, и ничего им не отдавать взамен. Даже если при этом жизнь - и общества, и ваша лично - будет всё время ухудшаться - соблазн пожить "здесь и сейчас" слишком велик.
Вся мощь пропаганды рыночно-потребительского общества направлена на то, чтобы оторвать человека от прошлого и будущего, держать его в состоянии эдакого подросткового инфантилизма - ему не интересно, что да почему, лишь бы было "вау"; и о сути вещей тоже думать моветон, это мешает жрать в три горла. Поэтому мы и не задумываемся, каким образом у нас полные прилавки магазинов при том, что мы не делаем ничего, чем можно было бы заплатить производителям рубашек, апельсинов и айфонов. В СССР мы делали всё себе сами и жили, условно говоря, впроголодь (хотя по уровню потребления продуктов РФ только недавно вышла на уровень потребления РСФСР) - сейчас производительность труда только упала, а товаров мы потребляем караул - это, простите, каким образом? Мы перестали производить ткани/одежду (перенесли всё в Китай), гражданские самолёты, и наше потребление от этого только выросло (допустим) - это как так? Ладно бы мы освоили какую-то уникальную технологию, которую мы продаём на сторону - лечение рака, телепортацию там или освоение Луны и Солнца - так нет же. Мы точно так же продаём нефть, как и в позднем СССР, только покупаем на неё уже не точечные закупки необходимого, а тупо всё подряд - от трусов до самолётов.
Представим себе "бизнес-задачу" - потреблять больше, а работать меньше. В принципе это достижимо через повышение эффективности труда, но само по себе такое повышение - тоже немалая работа, так что наиболее простой путь - сесть кому-нибудь на шею, пусть делится и не жужжит. Ещё один вариант - продать что-нибудь ненужное, как завещал кот Матроскин:
Постоянно привожу аналогии с дедством - если у ребёнка спросить, что лучше - скакать на диване и есть конфеты, или ходить в школу и есть кашу, он наверняка выберет первое; потому что для него есть только "здесь и сейчас"; поэтому более дальновидным родителям приходится брать в руки условный ремень и принуждать чадо к труду и страданиям. Примерно то же самое происходит и с обществом "квалифицированных потребителей" - им предлагают скакать и жрать пластик, и не задумываться, к чему это приведёт - потому что "им же лучше видно". Хотя, как завещал один великий мыслитель современности, "не только лишь все могут смотреть в завтрашний день". Конечно, скачки на диване будут всегда предпочтительнее работы в шахте. Однако без скачек общество как-нибудь обойдётся, а вот без труда шахтёров - вряд ли. И если ставить свои собственные потребности выше общественных - читай противопоставлять условному "сегодня" условное "завтра" - то можно вырасти балбесом с вероятностью, стремящейся к 146%. Ориентироваться на внешние эффекты - "мне так лучше прямо вот сейчас" - всё равно, что выбирать жену только по внешности; да, можно найти статусный экземпляр, но жить-то потом не с внешностью, а с человеком, с "внутренностью". А внутренности эти что у нынешнего общества, что у многих современных красавишен, весьма и весьма "не очень". И время говорить, что "и так всё нормально, перетолчёмся", уже давно прошло, такое моё мнение.
Понятно, что повернуть вспять процессы и построить СССР образца, скажем, 1985-го года уже не получится, да и незачем - надо строить что-то новое, чтобы жизнь наша была лучше. В существующей парадигме развития общества, имени модернизаций, инвестиций и айфонов я перспектив будущего не вижу вообще - максимум, будет "почти так же". Низы так и будут топтаться в грязи, верхи будут жировать - а это всё чревато разными последствиями, доказано Фергюсоном. Рано или поздно гнойник паразитизма одних над другими прорвёт - либо в виде межрасовых волнений (ситуация в Москвабаде к этому вполне может со временем прийти), либо в виде народного бунта, по словами классика, бессмысленного и беспощадного - потому что работать за всех и выслушивать в свой адрес только брань - немного расходится с народным пониманием жизни, как бы не юродствовала на этот счёт интеллигенция, включая классиков.
Пока ещё есть слабая возможность реформ сверху, а-ля Пётр1, лучше уж так привести общество к более справедливому устройству - национализация, пересмотр итогов приватизации, репрессии элиты, постепенный отказ от частной собственности - всё это вполне возможно, была бы только воля. Возможно, и желание такое у Путена есть, да только кишка тонка, увы.
Запроса снизу на социальную революцию пока нет. Пока. Пока есть иллюзорная возможность "добиться всего самому" - читай растолкать всех локтями и залезть на следующий уровень социальной пирамиды и плевать на нижестоящих - массы так и будут упоённо потреблять собственное будущее. Хотя развитие кризиса показывает, что всё больше граждан будет сваливаться из бесполезного среднего класса в "низы", и там уже до них дойдёт, что так жить нельзя. Надо ли такое? Уж лучше элитку проредить, такое моё мнение.
ЗЫ: Да, хорош уже писать, что "при капитализме" то-то и сё-то на примере США и Европы - извольте брать поправку на глобальность рынка. Все "успехи" капитализма в США или Европы нивелируются симметричными успехами в Индии, Бразилии и Сомали - в которых тоже, как на грех, капитализм. И то, как живут в США и Европе, обусловлено уровнем жизни в Индии и Сомали - и если брать среднюю температуру по больнице, то лучше уж Северная Корея. А уж СССР так и вовсе покажется раем на земле. http://matveychev-oleg.livejournal.com/1809740.html
Научное обоснование В ходе сектантского воздействия с помощью технологий нейролингвистического программирования создается псевдоличность, которая подавляет подлинное "я" и поддается внешнему контролю. Индивидуальность разрушается, а свобода воли подавляется. Людей стараются держать в неведении, ограничивая их доступ к альтернативной информации и снабжая их только односторонней, обработанной пропагандой дезой, зачастую откровенно лживой.
При этом воздействие концентрируется не на логической, а на эмоциональной составляющей, отключая критическое мышление. Лучше всего для этого подходят различные страхи, поэтому стараются запугать, заставить перманентно бояться – российского вторжения, банд "ватников", "азиатских орд", "Мордора". Страх! Заманивание в группу начинается с проповеди любви и идеализма (Национализм – это любовь), но как только человека посвящают во все тонкости доктрины, его охватывает перманентный страх. Сколько российских вторжений было в украинских СМИ в прошлом году? Я сбился со счета на пятом десятке. В противовес к этому создается картинка рая, в который можно попасть, только если беспрекословно следовать групповым догмам. У обычных сектантов это может быть Эдем, Нирвана, что угодно, а у евромайдановцев – Европейский Союз, который они наделяют всеми мыслимыми достоинствами и игнорируют его многочисленные недостатки. При этом собственная жизнь воспринимается ими как Чистилище, из которого они могут вырваться только приобщившись к "европейским ценностям" и беспрекословно следуя им. При этом активно используются различные ритуалы, являющиеся элементами культа-карго. Например, несколько дней назад украинские "активисты" в Риге подписали "символическую заявку на вступление в Евросоюз". Сразу же после того, как руководство ЕС заявило, что никто Украину в него принимать не собирается. Но, как видим, логическое мышление при этом не работает и не замечает очевидных противоречий. То же самое касается одевания памятников в вышиванки, раскрашивания заборов и урн, размахивания флагами, распевания гимнов прочих ритуализированных действий – все они являются элементами культа-карго. Деструктивные культы последовательно манипулируют элементами, формирующими личность человека, включая важнейшие верования и убеждения, ценности и отношения. Культовый контроль сознания отделяет человека от его подлинной личности и создает новую личность, зависящую от группы. С точки зрения психического здоровья, культовый контроль сознания расщепляет элементы психики, которые впоследствии собираются в иную, отличную от изначальной, конфигурацию. Последователь культа фактически начинает демонстрировать признаки "диссоциативного расстройства" в том виде, как оно определено в диагностических справочниках. Его слова могут очевидно расходиться с действиями, противоречить сами себе, а его поступки могут противоречить его собственному представлению о себе. Например, человек может декларировать свою законопослушность, но при этом участвовать в массовых беспорядках. Или утверждать, что он патриот, но при этом не возражать против внешнего управления страной и/или продажи стратегических активов иностранцам. Ну или жить за границей и "любить" Родину издалека, не собираясь туда возвращаться. Вариантов множество. Его поведение может также походить на поведение патологически зависимой личности. Он может испытывать родственную наркотической ломку без участия в митингах, без сжигания покрышек или без нападений на иных (инакомыслящих или представителей других этнокультурных групп). Это может быть как химическая зависимость (адреналиновая или тестостеронная наркомания), так и чисто психологическая. Чтобы сектант считался хорошим членом культа (в нашем случае "патриотом"), его учат манипулировать своим прежним "я" и подавлять его. Переделка часто предполагает смену имени, одежды, прически, манеры речи и поведения, а также "семьи", "друзей", мыслей, эмоций, религиозных чувств. Сектанты часто используют "птичий язык", новояз, который непонятен непосвященным. Начиналось все это с отдельных терминов типа "титушек", "колорадов" и "ваты", и постепенно пришло к тому, что в некоторых субкультурах все общение построено исключительно на новоязе. Вовлеченность в культ очевидным образом ослабляет взаимопонимание между адептом и членами его семьи, соседями, друзьями и близкими. С человеком, находящимся под воздействием культового контроля сознания, особенно трудно говорить на рациональном уровне. Он действует в соответствии с совсем иным набором критериев, чем тот, который имеет смысл в вашей модели реальности. Использование деструктивных методов контроля сознания ставит под вопрос саму природу реальности. Наиболее распространенные технологии зомбирования – это лингвистические двойные связи (double bind), т.е. путаница понятий, вызывающая растерянность, использование внушения, многократного повторения одних и тех же мантр, медитации, скандирование, моление, пение. Также важной частью индоктринации является переоценка прошлого человека (внушение фальшивых и забвение положительных воспоминаний), как личной истории, так и истории народа в целом. Именно поэтому такое влияние в пропаганде уделяется очернению советской истории и восхваление различных нацистских коллаборационистов. Гуманистическая психология утверждает, что у каждого есть свое подлинное "я". Тип индивидуальности у здорового индивидуума не меняется, несмотря на возрастные изменения. Смена типа личности, резкая смена убеждений и поведения часто указывает на нездоровое социальное давление, вынуждающее человека действовать так, будто он является кем-то другим. Результаты исследований показали, что культы создают именно такой вид давления. Эти исследования также подтвердили существование культовой личности, связывающей и затыкающей рот подлинному "я" подобно смирительной рубашке. Методы манипуляции сознанием включают в себя (данный список не исчерпывающий): 1. Внушение. Сознательное неаргументированное воздействие на человека или группу людей, имеющее своей целью изменение их состояния, отношения к чему-либо и предрасположенности к определенным действиям. 2. Заражение. Передача своего состояния или отношения другому человеку или группе людей, которые эмпатически образом перенимают это состояние или отношение. Передаваться и усваиваться это состояние может как непроизвольно, так и произвольно. Особенно эффективно в больших толпах народа. Кстати, очень хорошо передаются именно истероидные состояния, чем активно пользовался в свое время Адольф Гитлер. 3. Пробуждение импульса к подражанию. Способность вызывать стремление быть подобным себе. Эта способность может как непроизвольно проявляться, так и произвольно использоваться. Надевать балаклавы и размахивать дубинками – это "круто". Зиговать – это "круто". Ненавидеть ватников – это "круто". Делай, как я! 4. Формирование благосклонности. Привлечение к себе непроизвольного внимания адресата путем проявления инициатором собственной незаурядности и привлекательности, высказывания благоприятных суждений об адресате, подражания ему или оказания ему услуги. 5. Просьба. Обращение к адресату с призывом удовлетворить потребности или желания инициатора воздействия. Обобщенно это можно выразить слоганом "На краску!". 6. Принуждение. Угроза применения инициатором своих контролирующих возможностей для того, чтобы добиться от адресата требуемого поведения. Контролирующие возможности – это полномочия в лишении адресата каких-либо благ или в изменении условий его жизни и работы. В наиболее грубых формах принуждения могут использоваться угрозы физической расправы. Субъективно принуждение переживается как давление: инициатором – как собственное давление, адресатом – как давление со стороны инициатора или "обстоятельств". Или ты становишься "как все", или тебе будут угрожать пытками и убийствами. А когда простые угрозы перестают действовать, то начинаются реальные убийства (и можно долго перечислять тех, кого убил киевский режим за последний год). 7. Деструктивная критика. Высказывание пренебрежительных или оскорбительных суждений о личности человека и/или грубое агрессивное осуждение, поношение или осмеяние его дел и поступков. Если задачей конструктивной критики является побуждение к искоренению недостатков, то задачей деструктивной критики является доказать человеку его неполноценность и право одних угнетать/подавлять/убивать других. 8. Стереотипное реагирование. Люди склонны поддаваться влиянию, если у них нет времени на тщательное обдумывание своих действий и при этом есть некоторые стимулы, которые запускают в действие стереотипное поведение. "Слава Украине! Героям слава!", и думать уже не нужно, ты прошел групповую идентификацию и тебя уже не убьют/изобьют/запытают/подвергнут унижению. Все это (и не только это) широко практиковалось на евромайдане и продолжает практиковаться после него. Создание сектантской псевдоличности включает в себя три фазы: "разморозку", во время которой человек вышибается из привычного состояния психики экстремальными обстоятельствами (майданом, угрозами, катастрофами etc.), собственно индоктринацию (внушение групповых догм) и "заморозку" (закрепление измененного состояния психики в качестве базового). Выведение из подобных состояний и освобождение настоящего "я" требует длительных и квалифицированных усилий специалистов. Что объективно невозможно, пока манипуляторы сохраняют власть над Украиной.
Публикуемый ниже текст — анализ рыночных механизмов и сущности того, что именуют современным искусством. И анализ вполне уничижительный. От чьей другой непримиримости можно было бы отмахнуться; в случае с Максимом Кантором это не пройдет. Кантор не арт-критик, он арт-практик, и более чем успешный — один из самых востребованных в мире сегодняшних российских художников. На недавнем «Сотби», где продавали русскую живопись, из десятка работ, в разы превысивших заявленную стоимость, лишь одна была датирована свежими «нулевыми» — работа Кантора; прочие картины-победители созданы в 70–80-х. Выставки Кантора проходили по всему миру, картины его есть в коллекциях 22 музеев — включая Британский и Третьяковку. Вдобавок Кантор — автор знакового романа: его двухтомный «Учебник рисования» стал одним из главных литературных событий сезона 2005/2006, сейчас книга переводится на английский, французский, румынский, польский, болгарский, португальский, итальянский (Фельтринелли, говорят, специально прилетал в Москву познакомиться)…
Отдел культуры
Искусство — единственная дисциплина, в которой результат больше, чем сумма слагаемых, сформулировал один мудрец. Это значит вот что. При создании произведения искусства художник использует техническое мастерство, оригинальный замысел, опыт, знания, труд и пр. Все это необходимо для работы — но этого недостаточно. Искусство становится искусством при возникновении чего-то иррационального. В результате работы должно случиться чудо, тогда произведение оживет. Именно об этом легенда о Пигмалионе и его ожившем творении, Галатее. Именно это пытался объяснить Сезанн, когда говорил, что самое трудное в картине — «маленькое ощущение». Это «маленькое ощущение» есть не что иное, как душа. То, что присовокупляется к вложенному художником труду, есть душа произведения. Если картина не ожила, Галатея не заговорила, значит, труд художника пропал напрасно — произведения искусства не получилось. У подлинного художника все картины — живые и разные. «Блудный сын» Рембрандта наделен иной душой, нежели «Иудейская невеста» того же мастера или «Ночной дозор». Вместе произведения Рембрандта образуют семью — но никак не совокупный продукт.
Когда коллекционер приобретал «Блудного сына», он вступал в отношения именно с этой картиной. Покупатель не заказывал «типичного Рембрандта» или «двух-трех поздних Рембрандтов» — нет, он покупал именно «Блудного сына», оттого что душа произведения была созвучна его душе, заставляла ее трепетать. Любители искусства знают это чувство, когда ты захвачен произведением настолько, что дыхание перехватывает в груди. Это значит, что душа картины и душа зрителя заговорили меж собой, как души влюбленных. Отношения с картиной уникальны, как любовные чувства: любят конкретную девушку, а не типичную представительницу женского пола. Так было до возникновения рынка искусств. Натуральным обменом двигала любовь, предметом интереса являлась душа произведения, воплощенная в образе.
Диалог душ — это, конечно, недурно для небольшого круга ценителей, но что делать, когда счет пошел на миллионы голов? Демографическая проблема и демократическое общество изменили политику сбыта прекрасного: надо создавать унифицированную продукцию и продавать ее как штучный товар.
Мещанин — двигатель прогресса
Рынок искусства возник недавно.
Возрождение знало заказ, но рынка не было. До семнадцатого века не существовало так называемого вторичного рынка — говорить об обороте произведений искусства было невозможно. Сравнительная стоимость выявлялась при обмене и вторичной продаже — а ни то, ни другое не практиковали. Никто не пытался перепродать Сикстинскую капеллу, картины Андреа Мантеньи не были меновым эквивалентом, Карл Пятый не обменивал свой портрет кисти Тициана на пейзаж Рубенса. Большинство произведений создавали для храмов и дворцов — продать их можно было лишь со стенами вместе, но это никому не приходило в голову. Великий скульптор Донателло с горечью констатировал, что величие искусства остается в прошлом: частный заказчик никогда не сравнится величием души с храмом. Появление такого клиента означало возникновение менового рынка и, тем самым, стандартизацию вкусов. Произведение должно быть таким, чтобы его захотел и другой клиент, и чем больше желающих, тем лучше. Иначе говоря, оно должно обладать некоей общественной душой, отвечать общественному сознанию.
Показательна судьба Рембрандта, который в молодости удовлетворял вкусу голландских буржуа, а достигнув величия, перестал — стал слишком сложен для существования на вторичном рынке.
Рынок голландской живописи семнадцатого века есть прообраз рынка сегодняшнего: сотни художников обрели тысячи заказчиков потому, что поняли (отчасти и спроектировали) общественное сознание. Бюргеры захотели увидеть себя запечатленными на полотнах — подобно тому, как прежде рисовали героев и королей. Тщеславие зрителей было утешено тем, что неказистый ландшафт, пошловатый достаток, вульгарный быт увековечены на правах мифологических сюжетов. Не античные герои, да и не стремимся — а ведь как хорошо живем, уютно, достойно. Сегодня, покупая «актуально-радикально-мейнстримную» инсталляцию, обыватель тешит себя тем, что встал в ряды модных людей, обладает раскрепощенным сознанием, идет в ногу с прогрессом. Кураторы и галеристы подскажут доверчивому буржую, как сделать интерьер прогрессивным, как разместить кляксы и полоски, чтобы создать иллюзию авангардного мышления домовладельца. И голландский бюргер, и современный капиталист будут очень обижены, если им скажут, что искусство, ими облюбованное, есть апофеоз мещанства. Любопытно, что пятна, кляксы и закорючки разом сделались понятными массе покупателей, как только выяснилось, что любовь к ним есть признак прогрессивного мышления. Те, кто опознает себя в качестве форпоста прогресса, будут расстроены, если им сообщат, что прогресса в закорючках и кляксах — нет. Как, свободолюбивые закорючки — мещанство? Как это, натюрморт с ветчиной — пошлость? А как же просвещение и свобода взглядов, которые мы пестуем? Характерно, что в общей ровной массе так называемых малых голландцев великий Рембрандт оказался лишним. Масштаб, заданный его произведениями, по-прежнему оставлял маленького человека — маленьким, а это никому не приятно. Если, глядя на интерьеры и натюрморты, заурядный бюргер воображал свою жизнь произведением искусства, то, глядя на страсти Рембрандта, обыватель видел заурядность своей биографии. Рембрандт поднял рыночную живопись Голландии на уровень великого искусства — и рынок ему отомстил, художник умер в нищете.
Импрессионисты еще больше снизили планку требований: производить великое для огромной массы третьего сословия — невозможно. Для каждого адвоката, дантиста, риелтера невозможно нарисовать «Взятие крестоносцами Константинополя», и не всякому дантисту это событие интересно. Но пейзаж с ракитой нарисовать можно, спрос на ракиты немереный. Любопытно, что обращение к уютной живописи было воспринято как революционный переход к свободному самовыражению. Величественное заменили на уютное (сообразно потребностям демократического общества) — и уютное стали считать великим. Характерно, что великие «постимпрессионисты» (Сезанн, Ван Гог, Гоген), то есть те, кто пытался вернуть уютному пейзажу героическое звучание, рынком были отвергнуты. С ними случилось примерно то же, что некогда с Рембрандтом среди «малых голландцев»: они оказались слишком драматичными для клиентов, слишком проблемными для третьего сословия.
Так называемое актуальное искусство, обслуживающее современный средний класс, завершило процесс. Теперь всякий может быть художником, всякий может стать потребителем искусства, а стоимость произведения складывается из оборота общих интересов. Новый средний класс хочет ярких символов свободы так же страстно, как некогда голландский бюргер — натюрморта с ветчиной, а французский рантье — пейзажа с ракитой. Дайте нам холст с полосками и свободолюбивую инсталляцию — мы поставим это в новой квартире, и наши знакомые узнают, какие мы прогрессивные люди.
Мещанину нужно, чтобы ему говорили, что он велик и свободен, а знать, чего стоит свобода или что где-то есть рабы, ему не обязательно.
Совокупная стоимость свободы
В Средние века создание произведения искусства было занятием трудоемким и дорогостоящим, а потребление конечного продукта — делом простым.
Прогресс все изменил. Понятие «произведение» заменили «проектом». Проект — это сложносоставной продукт, это объединенные усилия галереи, рекламы, куратора, художника, и собственно труд художника занимает в нем ничтожно малую часть. Прежде различали картины, но не интересовались личностью автора, продавали конкретные произведения, а не имена. Итальянское Возрождение проявляло мало интереса к самому творцу — внимание сосредоточивалось на его творениях. В новые времена личность артиста, его социальная роль, степень модности важнее произведения; рынок спешит донести до клиента, какую марку одежды артист предпочитает, что пьет, где проводит каникулы; этим они и различаются, а произведения — довольно похожи.
Было бы затруднительно предпочесть одну картину Мондриана другой, невозможно любить один квадрат, а другой — не любить, но всем известно, чем позиция Мондриана отличается от позиции Малевича.
Сложносоставной продукт, с которым имеет дело рынок искусств, по-прежнему именуется духовным, но духовное содержание рынок переместил из произведения в область менеджмента.
Победившее третье сословие нуждалось в галереях, объясняющих клиентам, почему данную картину надо покупать. Лоренцо Великолепный в услугах галериста не нуждался, он сам понимал, что ему нужно; а вот Журдену, который хочет быть как Лоренцо Великолепный, галерея необходима. Впоследствии галеристов потеснили кураторы — пришла пора механизации производства, массового характера художественной деятельности, и потребовались контролеры, сортирующие художественные потоки. Куратор — это уже не продавец, но менеджер по маркетингу.
Характерно, что профессия галериста при этом сохранилась, просто в искусстве возник еще один посредник. Сегодняшний рынок увеличивает количество посредников при сбыте товара обратно пропорционально труду, затраченному на изготовление продукта.
Известные эксперты авангарда зарабатывали на атрибуциях подделок — это приносило стабильный доход
Труд художника сам по себе ничего не стоит, но, проходя через соответствующие инстанции (мнение галереи, рекомендации кураторов, сертификаты музеев), он превращается в товар. Причем каждая из инстанций имеет свой материальный интерес и, соответственно, повышает товарную стоимость изделия. Так пальто, сшитое сербскими наемными рабочими, увеличивает товарную стоимость, если его скроили в Венгрии, пришили к нему английскую бирку, а продают в России. Трудовой процесс, как правило, занимает минуты: прибить палочку, сфотографироваться обнаженным, закрасить квадратик. Однако сопутствующая деятельность (организация и презентация выставок, реклама, пресса, транспорт, страховка, каталоги, фильмы и т. п.) требует огромных денег, и стоимость этого процесса входит в совокупную цену произведения.
Соответственно, прибыль по отношению к себестоимости труда увеличивается в разы: современное искусство, производящее неодушевленный товар, значительно дороже искусства прежнего, которое возилось с процессом одушевления произведения. Разумеется, прибыль от искусства целиком зависит от менеджмента. Объявив данное искусство символом свободного самовыражения, куратор вправе рассчитывать, что цивилизация (которая провозглашает свободу своей главной целью) хорошо данный символ оплатит. Профессия куратора сделалась куда более важной для искусства, нежели работа художника, — подобно тому, как деятельность генерального менеджера нефтяной компании важнее для бизнеса, чем труд рабочего, стоящего у помпы.
Дешевая энергия — дорогой товар
У нефтяников есть труба, у металлургов — алюминиевый карьер, у чиновников есть так называемый административный ресурс, который можно продавать как газ и нефть. Так неужели автономная область производства — искусство — не может быть использована по тому же принципу?
Подход к искусству был таким же, как в нефтяной отрасли: брали дешевую природную энергию, монополизировали добычу, повышали спрос, загоняли по спекулятивным ценам. Этой дешевой энергией стало пресловутое «самовыражение», не обремененное ни знаниями, ни умениями, ни старанием. То, что однажды было предложено авангардом в качестве протеста против коммерциализации искусства, было цивилизацией присвоено и использовано для наживы. Удобство данной энергии в том, что она исключительно легко добывается — практически из любого персонажа, объявленного художником. Разумеется, в этих условиях возрастает роль посредника — того, кто имеет право выдавать сертификат на качество энергии.
Сначала занялись авангардом двадцатых. На вторичный рынок выбросили немереное количество продукта, производили его штабелями. Я был свидетелем того, как директору Бохумского музея прислали факс с репродукцией картины Малевича. Директор отреагировал: а где же на картине подпись? Следующий факс пришел уже с подписью.
Известная коллекция русского авангарда, собранная Харджиевым, была тайно вывезена из Москвы, легализована на Западе стараниями заинтересованных субъектов, а по пути следования увеличилась в несколько раз — трудно ли нарисовать дополнительные квадратики? Известные эксперты авангарда зарабатывали на атрибуциях подделок — это приносило стабильный доход. Самодельный авангард отмывался через музейные выставки и аукционы — и количество посредников в сделке не уступало цепочке лиц, участвующих в реализации нефтепродуктов.
Но подлинный расцвет художественного рынка связан с постоянным производством дешевой энергии — так называемого второго авангарда, символа свободы победившей демократии. Высказывание Энди Уорхола «В будущем у каждого будет пятнадцать минут славы» стало руководством к производству и сбыту. По сути, стратегия современного художественного рынка повторяет стратегию финансовую: замена золотого стандарта на бумажный эквивалент. Во имя движения вперед следует напечатать много купюр без обеспечения, все равно завтрашний прогресс заставит печатать новые.
Устаревшие институты (Министерство культуры, союзы художников) были разумно замещены «школами кураторов» — собраниями тех, кто инициировал художественный процесс. Подобно тому, как золотоискатели огораживают колышками участок добычи, кураторы обозначили участок девственной природы — будущую фабрику звезд. Отменить предыдущую историю искусств, забыть унылых пейзажистов и портретистов было тем легче, что за словосочетанием «союз художников» вставал призрак казарменного общества. Но мы-то теперь строим общество свободы и прогресса! А прогресс можно обслуживать только актуальным искусством, не так ли? Следует начать с нуля — только с неокрепшими душами, не обремененными знаниями истории искусства, можно шагнуть вперед. Так возник проект «актуального искусства», соответствующий стандартам художественного рынка развитых капиталистических стран.
Правда, не прошло и десяти лет, как новоявленные чиновники в точности воспроизвели алгоритмы советской власти: вошли в советы и комиссии, стали друзьями мэра и банкиров, обросли связями в правительстве. Теперь никого не смущает, что правительственный скульптор Церетели открывает Музей современного искусства. Какие могут быть противоречия? И то, и другое — актуальное искусство.
Поскольку демократическая цивилизация постулировала, что в искусстве есть прогресс, а прогресс достигается самовыражением, появился прямой смысл рекрутировать молодую рабочую силу — но и старых мастеров добычи забывать не следует. В конце концов, самовыражение у всех одинаковое.
Незадолго до смерти Пикассо опубликовал письмо, которое не любят цитировать, а когда упоминают, выдают за шутку гения. Написал он следующее: «Настоящими художниками были Джотто и Рембрандт, я же лишь клоун, который понял свое время». Пикассо довольно желчно описал послевоенное поколение — мальчиков, которые любят новые марки машин и спорт, зачем таким искусство? Феномен рынка искусств свелся к перманентному развлечению — и надо этому соответствовать. Тот, кто сможет кривляться, останется на плаву, «прочие не будут опознаны как художники». Письмо наделало много шума: автор — весьма известный художник (правда, отодвинутый несколько в сторону новыми американскими коллегами, в то время мода как раз сместилась в Штаты). Известный критик ответил художнику открытым письмом «Пикассо, вы смеетесь над нами!». Критик пытался доказать художнику, что искусство неуязвимо: «Позвольте, искусство бессмертно! А ваши голубки, ваши арлекины, ваши влюбленные?». Пикассо умер, спор остался незавершенным. Проживи художник чуть дольше и имей возможность наблюдать показательный альянс Эрмитажа с музеем Гуггенхайма в Лас-Вегасе, он бы нашел что ответить.
У галериста (как у всякого продавца) есть две несовместимые задачи: продвинуть товар, но не дать производителю сменить посредника. Выполнить их просто, поскольку художник создан галеристом, но и трудно, поскольку художник начинает верить в то, что он творец.
Официально галерист забирает половину стоимости продукта, на деле гораздо больше: художник оказывает покровителю массу дополнительных услуг: декорирует резиденцию, сочиняет подарки к именинам, публично демонстрирует преданность. Такие неуставные отношения есть реальность художественной жизни, хотя с искусством связаны мало. Более всего это напоминает труд солдат на генеральских дачах — кладка забора, безусловно, является армейской службой, но к ратному делу не относится. При этом галерея тщится играть роль двора Медичи или Гонзага, хотя оснований для этого мало. Галерист — посредник, именно в качестве посредника востребован, но, чтобы его деятельность была успешной, он должен представляться законодателем вкусов. Ситуация забавная: зависимый человек, ищущий покровительства банкиров и чиновников (галерист), опирается на стоящего ниже себя на социальной лестнице (художника), чтобы улучшить собственный имидж.
Галерист снабжает вывеску заведения перечнем «своих» художников — у крупных воротил этого бизнеса такой список наполовину состоит из имен известных покойников. Делают так затем, чтобы имена живых оказались в выигрышной компании. Скажем, галерея приобретает литографию Пикассо и офорт Дали — вещи, вообще говоря, тиражные. Однако это дает право в художниках галереи указывать Дали, Пикассо, Пупкина и Попкина — незаурядный набор имен. Подобные перечни схожи с известным списком Павла Ивановича Чичикова, но никто не хватает галериста за руку: все вокруг торгуют мертвыми душами. Чтобы фальшивые списки поднялись в цене, галерея пропускает собрание через музей — отмывает его так же, как рэкетир неправедно нажитые деньги в ресторане и казино. Чтобы музей принял сомнительное собрание, его директора связывают обязательствами правительственные чиновники и банкиры. Чтобы банкир или чиновник был заинтересован в современном искусстве, он должен бояться оказаться немодным и не соответствовать общему положению дел.
Ирония ситуации состоит в том, что все участники современного художественного рынка повязаны взаимным страхом и круговой порукой: невозможно одного из участников уличить во вранье, чтобы не посыпалась вся сложная система отношений и ценностей. Мои квадратики — неподлинные? Позвольте, а ваши рейтинги что, настоящие? Мои рейтинги ненастоящие? А ваши деньги, простите, какого происхождения?
Нельзя сказать, что папы и короли былых времен были честнейшими людьми, но они не были трусами, искусство заказывали от широты душевной — а не пряча краденое. История искусств сохранила для потомков имена великих пап и королей, незаурядных заказчиков великих творений; история искусств помнит отчаянных коллекционеров, собиравших вопреки общему мнению непризнанные шедевры. Однако история искусств практически не помнит владельцев галерей — чтобы быть успешным, галерист должен проявлять такие человеческие качества, которые величию не способствуют. Впрочем, современный рынок нуждается не в величии, а в адекватности.
Время кураторов
Ежегодно в мире проходят десятки ярмарок, актуальное искусство устраивает смотры достижений. Галереи, подобно домам моды, выставляют осенние и зимние коллекции — предлагается соответствовать лучшим образцам. Парадокс состоит в том, что лучшее не значит великое. Великие произведения больше никому не нужны: великое ставит под сомнение продукцию соседа, быть великим невежливо и недемократично. Комиссар биеннале авторитетно утверждает: великих художников больше нет. И не нужны они свободному обществу — но сколь же возросла роль куратора!
Вот куратор стоит под лучами юпитеров, суровый человек, проницательный и адекватный. Почему-то кураторы внешним видом своим копируют киногероев (тяга казаться героическим сохранилась, хотя героизм и отменили) — они одеваются в темное, сжимают губы в ниточку и буравят пространство взглядом. Можно подумать, они сделали в жизни нечто бескомпромиссное и героическое, но нет, не сделали и никогда не сделают. Их общественная роль — уберечь рынок от героического и великого. Сообразно убеждениям и сущности кураторам бы надо носить байковые пижамы в горошек, они же рядятся в черные бушлаты десантников.
Настало время кураторов —не творцы, а они, некогда маленькие незаметные служащие, теперь правят бал. Уж они искусству попомнят! Уж они поставят на место этих выскочек. Вообразите такую страшную сказку: ожившую Галатею заставляют окаменеть заново, из произведений искусства — картин, статуй, рисунков — специальным прибором изымают душу, то самое «маленькое ощущение», которое искал Сезанн. Отныне душой искусства (смыслом, содержанием, гордостью, страстью) распоряжается ведомство кураторов. Отныне искусство будет дополнением к концепциям кураторов, правда, у кураторов нет оригинальных концепций, кураторы хороши тем, что они стандартные люди, — такая вот у нас сложилась ситуация. Так однажды уже старались сделать комиссары при советской власти — внедряли цензуру; у них, правда, не получилось. Теперь получается лучше, потому что у рыночного демократического общества задачи обширнее — величие изымается отовсюду: из политики, из творчества, из жизни вообще. Рынку нужны адекватные функционеры.
Распространено мнение, будто рынок двигает искусство, помогает выявить лучшее произведение. На деле все обстоит прямо наоборот — рынок всегда способствовал забвению крупных художников, концентрируя внимание на салоне. Салон (то есть усредненное представление о моде и потребностях общества) побеждал всегда. Штучный товар рынку неинтересен: Боттичелли, Эль Греко, Рембрандт были забыты и умерли в нищете. Один из величайших художников человечества Козимо Тура (сегодняшний читатель не знает этого имени, зато знаком с успешным фигурантом рынка Энди Уорхолом) на склоне лет писал жалкое письмо, адресованное синьору Эрколе д’Эсте, в котором просил три (!) дуката. Не получил.
Судьбы Ван Гога, Модильяни, Филонова наглядно демонстрируют возможности рынка.
Никакой сегмент рынка не существует отдельно от рынка в целом, в том числе рынок искусства непосредственно связан с основными пунктами торговли — рынком войны, рынком власти, рынком финансов. Надо принять как факт то обстоятельство, что нездоровое общество, принимающее неравенство и нищету внутри самого себя, но вразумляющее далекие народы при помощи убийств, поощряет самовыражение своих подданных в суммах, превышающих стоимость жизни многих бедных людей. Это не такое сложное уравнение, как кажется. Человек, обученный считать прибыль, может учесть и эти обстоятельства. Декоративная функция, которую выполняет искусство, не случайна: многие вещи хорошо бы спрятать, о них хорошо бы не думать. Дикое существование искусства в современном западном обществе довольно точно воспроизводит феномен, описанный выражением «потемкинская деревня».
Мы живем в мире, где стоимость не соответствует ценности, цена не соответствует качеству, значение не соответствует внешнему виду. Рынок искусств успешно воспроизвел эти обстоятельства внутри себя.
Инсталляции Дамиена Херста стоят дороже, чем картины Петрова-Водкина или Модильяни, бессмысленный холст Джексона Поллока стоит больше, чем великий холст Рембрандта, — и это происходит ровно потому же, почему пенсии дешевле, чем обед в ресторане.
Если принять логику, по которой самое могущественное государство, являющееся гарантом свободы в мире, законодателем моды, мерилом справедливости, тратит на войну в десятки раз больше, чем на мир, — если принять эту логику за норму, то можно пережить и логику художественного рынка.
Для известности Китову хватило было бы только одной его книги "Электронные цифровые машины", опубликованной в 1956 году (и переведенной затем во многих странах, в том числе и в США). Именно из этой монографии узнали о том, как работают ЭВМ (электронно-вычислительные машины - так в СССР называли компьютеры) многие гранды отечественной науки, впоследствии ставшие известными именно в компьютерной и околокомпьютерной области. Среди них не только Виктор Михайлович Глушков, ставший чем-то вроде "главного кибернетика" страны (и любивший подчеркивать свое первое знакомство с компьютерами по книжке Китова), но и академики Келдыш, Берг, Канторович, Трапезников - имена, которые говорят сами за себя. Но эта книга - далеко не единственное его достижение. Анатолию Ивановичу было суждено оказаться в нужное время в нужном месте, причем в формировании самой атмосферы этого времени он принимал активное участие.
Реабилитация "продажной девки"
В 1952 году Китова назначили начальником созданного им в Академии артиллерийских наук отдела вычислительных машин. На его базе в 1954 году создается вычислительный центр, один из первых в СССР - ВЦ-1 Министерства обороны СССР, руководителем которого Китов был вплоть до 1960 года, времени его конфликта с руководством министерства.Еще в 1951 году Китову удалось прочесть в спецхране СКБ-245 "Кибернетику" Норберта Винера, бывшую тогда под запретом в СССР. Труд Винера произвел на молодого ученого глубокое впечатление. Он один из первых понял, что ЭВМ - это не просто большой калькулятор, а нечто совсем новое, позволяющее решать огромный круг задач, и совсем необязательно чисто вычислительных. К числу таких задач относятся и задачи управления, включая управление целыми хозяйственными комплексами.Но сначала нужно было реабилитировать кибернетику (сейчас этот термин не в ходу, его сменил другой - "computerscience") как научное направление. Советские идеологи изощрялись в придумывании уничижительных определений для этой "реакционной лженауки", как именовал ее философский словарь 1954 года издания. "Служанка капитализма" было самым мягким клеймом (словосочетание "продажная девка капитализма" также фигурировало в печати). Реабилитация стала возможной после смерти Сталина, и с середины 1953-го по 1955 год Китов вместе с математиком Алексеем Андреевичем Ляпуновым и некоторыми другими учеными колесит по ведущим НИИ с лекциями о кибернетике, проводя нечто вроде "артподоготовки". Следует отметить, что на стороне "реабилитантов" были многие известные деятели и должностные лица, включая некоторых работников идеологического отдела ЦК.Окончательно реабилитацию кибернетики связывают со статьей в апрельском номере "Вопросов философии" от 1955 года под названием "Основные черты кибернетики". Статья написана самим Китовым еще задолго до публикации, впоследствии доработана при участии Ляпунова, а в качестве авторитетной поддержки в соавторы пригласили академика Соболева.
Советский интернет
Главным делом жизни Китова, увы, не доведенным до практического воплощения, можно считать разработку плана создания компьютерной сети (Единой государственной сети вычислительных центров - ЕГСВЦ) для управления народным хозяйством и одновременно для решения военных задач. Этот план Анатолий Иванович предложил сразу в высшую инстанцию, направив в январе 1959 года письмо генсеку КПСС Никите Хрущеву. Не получив ответа (хотя начинание на словах было поддержано в различных кругах), осенью того же года он заново направляет на самый верх письмо, приложив к нему 200-страничный детальный проект, получивший название "Красной книги". Последствия такой настойчивости были катастрофическими - Китова исключили из партии и сняли с должности начальника созданного им ВЦ-1, фактически уволив из рядов Вооруженных Сил без права занимать руководящие должности.Почему так произошло? Причин несколько. Одна из них, чисто субъективная, заключалась в том, что Китов ни в малейшей степени не был политиком. Записка, направленная им в обход непосредственного начальства (что у военных, мягко говоря, не принято), начиналась с критики руководства Минобороны. После того, как коммунистические иерархи послали проект Китова на рассмотрение в Минобороны, участь ученого была предрешена. Для тех, кто не знает или не помнит реалий коммунистического режима, сообщим: исключение человека из партии в те времена было равно гражданской казни.Вторая причина глубже - с ней через несколько лет столкнулся и Глушков, продвигавший аналогичную идею под названием ОГАС ("Общегосударственной автоматизированной системы учёта и обработки информации"). Удивительно, но идея автоматизированного управления, идеально вписывающаяся в концепцию плановой экономики (эти начинания вызвали даже заметное беспокойство на Западе), не нашла поддержки у советских управленцев и экономистов. Последних Глушков в своих воспоминаниях характеризует словами: "те, которые вообще ничего не считали". Эти люди инстинктивно понимали, что с внедрением объективных показателей и систем строгого учета власть "карать и миловать" из их рук утечет - не будет ни вдохновляющих подвигов освоения Целины, ни "романтики" перекрытия сибирских рек. "Электронные мозги" скажут - великие начинания "под руководством партии" невыгодны.Глушкову потом так и говорили: "Методы оптимизации и автоматизированные системы управления не нужны, поскольку у партии есть свои методы управления: для этого она советуется с народом, например, созывает совещание стахановцев или колхозников-ударников".Еще больше не готовы оказались к внедрению подобных новшеств военные руководители Китова. Считать траектории баллистических ракет и первых спутников (это делалось как раз в ВЦ-1) - пожалуйста, а управлять - это мы уж как-нибудь сами. Не нашли идеи Китова отклика и у многих серьезных ученых. Слишком необычна была мысль о том, чтобы поручить электронной машине управлять людьми, да еще и в таких масштабах. Проект Китова был, на первый взгляд, куда более реален, чем ОГАС Глушкова, рассматривавшего только гражданское хозяйство, и честно предупреждавшего, что дело растянется пятилетки на три-четыре и будет стоить дороже, чем атомная и космическая программы вместе взятые (хотя Глушков не сомневался в его окупаемости и эффективности). Китов же в целях снижения стоимости предложил создать систему двойного назначения: в мирное время - преимущественно управление народным хозяйством, в случае войны - быстрое переключение вычислительных мощностей на нужды военных. Характерной чертой проекта была полная автономность главных вычислительных центров, которые предполагалось разместить в защищенных бункерах. Все операции должны были осуществляться дистанционно, по сети.Напомним, что первая компьютерная сеть на Западе, как это принято считать, заработала лишь в 1965 году. Это иллюстрирует главный принцип проекта Китова в части соревнования с США: "обогнать, не догоняя".В дальнейшем, как известно, этот принцип решительно отвергли - в 1969 году было принято решение о копированииIBMSystem/360, которое многие склонны считать катастрофическим для советской компьютерной отрасли (кстати, и Китов, и Глушков, да и большинство других деятелей советского "компьютеростроения" выступили против, но их не послушали).У нас в стране об этом мало известно, но в начале 1970-х идеи Китова и Глушкова перехватил известный английский ученый-кибернетик Стаффорд Бир. Он с энтузиазмом включился в работу по созданию аналога ОГАС в Чили, тогда еще руководимым социалистом Сальвадором Альенде. У Бира не было и тени тех возможностей, которыми обладала мощная советская машина - достаточно сказать, что на все Чили было всего два компьютера. Но сам Бир не сомневался в принципиальной осуществимости проекта - остановил его лишь пиночетовский переворот.С позиций сегодняшнего дня мы можем назвать еще много причин, по которым такие глобальные проекты, как ЕГСВЦ и ОГАС, едва ли были бы доведены до реализации. Но несомненно, что Китов предвосхитил ряд вещей, ставшими стандартными в наши дни. Это системы управления предприятиями (АСУП), технологическими процессами (АСУТП), информационные системы банков и торговых предприятий и многое другое. Да и вообще современная экономика (как, заметим, и военное дело) немыслимы без компьютерных систем, включая и глобальные информационные сети.
Примерно то же самое происходит и с обществом "квалифицированных потребителей" - им предлагают скакать и жрать пластик, и не задумываться, к чему это приведёт - потому что "им же лучше видно". Хотя, как завещал один 
