На горячую линию взяли работать ангела. Он сутулился, был близоруким, всегда опаздывал. В первый день насмешил — уходя, мол, гасите факелы, Удивленного шефа назвал по привычке пастырем.
За спиной все коллеги негласно считали чудиком. Как-то звали его — то ли Ванькою, то ли Яковом. Вперемешку с карандашами торчали лютики. В телефонную трубку кричали, но чаще плакали.
Спотыкался на ровном месте, просил прощения, Не встревал в разговоры и клялся священным ибисом, По весне прикупил альпинистское снаряжение, Видно, в горы хотел, но по-моему, так и выбросил.
Ему, как новичку, с лёгким сердцем дежурства втюхали. Тут бродячую псину сбило малолитражкою, И она лежала, лохматая, длинноухая. Он стоял и молчал. Слишком долго молчал. По-страшному.
А потом подошёл, поднял за грудки водителя, Подозрительно непохожий на малохольного. Мы торчали по подоконникам, мы все видели. А когда он вернулся,то громко включил Бетховена,
Словно в ноте органной лекарство искал от этого. В кабинете гудело шмелями и пахло ладаном, И теперь все его за глаза окрестили Бэтменом, А наш шеф на планерке шутливо назвал Маклаудом.
Он носил потертые джинсы, лечил депрессию Наложением рук, продолжением неба в офисе. Кем он был для нас — то ли сверстником, то ли вестником? В понедельник пришли на работу, а он уволился.
На столе осталась пара записок скомканных. Стул свихнулся на заднюю ногу, но слухи слухами, Вроде кто-то рассказывал — встретил его с бездомными. И собака рядом. Лохматая, длинноухая
Резная свирель (Наталья Захарцева)
Сообщение отредактировал: Verbena - Вс, 25.02.2024, 17:51
Ещё кругом ночная мгла. Ещё так рано в мире, Что звёздам в небе нет числа, И каждая, как день, светла, И если бы земля могла, Она бы Пасху проспала Под чтение Псалтыри. . Ещё кругом ночная мгла. Такая рань на свете, Что площадь вечностью легла От перекрёстка до угла, И до рассвета и тепла Ещё тысячелетье. . Ещё земля голым-гола, И ей ночами не в чем Раскачивать колокола И вторить с воли певчим. . И со Страстного четверга Вплоть до Страстной субботы Вода буравит берега И вьёт водовороты. . И лес раздет и непокрыт, И на Страстях Христовых, Как строй молящихся, стоит Толпой стволов сосновых. . А в городе, на небольшом Пространстве, как на сходке, Деревья смотрят нагишом В церковные решётки. . И взгляд их ужасом объят. Понятна их тревога. Сады выходят из оград, Колеблется земли уклад: Они хоронят Бога. . И видят свет у царских врат, И чёрный плат, и свечек ряд, Заплаканные лица – И вдруг навстречу крестный ход Выходит с плащаницей, И две берёзы у ворот Должны посторониться. . И шествие обходит двор По краю тротуара, И вносит с улицы в притвор Весну, весенний разговор И воздух с привкусом просфор И вешнего угара. . И март разбрасывает снег На паперти толпе калек, Как будто вышел человек, И вынес, и открыл ковчег, И всё до нитки роздал. . И пенье длится до зари, И, нарыдавшись вдосталь, Доходят тише изнутри На пустыри под фонари Псалтырь или Апостол. . Но в полночь смолкнут тварь и плоть, Заслышав слух весенний, Что только-только распогодь, Смерть можно будет побороть Усильем Воскресенья. __________ Борис Пастернак
Прошу прощения, это не стихи, но это и не проза... это - "поэма" - как "Мёртвые души".
"МОНОПОЛИИ НА НАСИЛИЕ БОЛЬШЕ НЕТ"
Алексей шёл по Ботаническому саду. Как хорошо. Тихо. Нет никого. Уже темнеет, поэтому народа совсем нет. Он смотрел на знакомые места и вспоминал как они гуляли с отцом здесь вдвоём в детстве.
Всё знакомое. Всё родное.
Непривычно было в гражнаке без формы. Любимые кроссовки чувствовались так, как будто надел впервые.
Алексей был после контузии. Прошла всего неделя, а он уже сбежал из госпиталя. Невыносимо было там валяться.
Он дошёл до беседки в конце главной аллеи. Её пересекала небольшая, второстепенная дорожка. Он вспомнил как они прятались в ней от ливня, который как оказалось шёл почти пол дня. И разговаривали. Одни. Только он и отец.
Вдруг он заметил в стороне парня, который сидел на корточках и что-то аккуратно выводил на асфальте баллончиком с краской.
Алексей подошёл чтобы рассмотреть. Работа была ещё не закончена, но надпись большими буквами уже прочитать было можно.
«МОНОПОЛИЯ НА НАСИЛИЕ - УТРАЧЕНА».
Алексей огляделся вокруг. Неподалёку девушка в платье скрылась в кустах. Парень поднял глаза и посмотрел на Алексея с ухмылкой. «Это что?»,- спросил Алексей. Парень, продолжая работать, ответил себе под нос: - «Это пассивный протест».
Алексей взглянул на беседку, которая находилась в метрах двадцати. Она была зелёного цвета. Не ней было выведено крупными буквами – «Z^O». Рядом, краской потемнее было несколько раз закрашено. Это выглядело как заплатки. Было понятно, что надпись появлялась не один раз, и каждый раз её закрашивали.
«А это – тоже твоя работа?», спросил Алексей. «Да-а-а»: - ответил парень, скользнув взглядом в сторону беседки.
Алексей продолжал смотреть на него сверху вниз - «А зачем ты это делаешь?»
Парень остановился. Выпрямился во весь рост. Оказалось, что он выше Алексея. И здоровее. И даже несколько старше, хотя они были приблизительно одного возраста. Года двадцать три-двадцать пять.
«Я же тебе сказал – пассивный протест»,- и парень широко улыбнулся, почти лошадиной улыбкой, с хорошими белоснежными зубами.
Алексей кивнул в сторону беседки и сказал- «А это-то зачем? Люди стараются. Красят. А ты портишь. Ведь кому-то влетает за это, наверняка».
«Да какие люди?! Путиноиды одни вокруг! Ничего! Не развалятся! Пусть красят! Я ещё нарисую».
Он продолжал широко и зло улыбаться.
Алексей смотрел на него, то ли с недоумением, то ли с жалостью. Он сам не понимал – что он чувствует сейчас.
«Ну, а это? Это – о чём?» - он опустил глаза на свеже-сделанную надпись на асфальте.
«Учится надо! В любом нормальном государстве, монополя на насилие принадлежит только ему. Рашка, напав на Украину, утратила эту монополию. Всё! Теперь можно – всё! Потому что они фашисты. Все, кто поддерживает это и все, кто там убивает мирных людей. Бомбит города. Фашисты! И рашка – фашистское государство. Вне закона. И подчиняться им, и жить по их фашистским законам – западло!»
Парень уже не улыбался. В его глазах была неподдельная ненависть и злоба.
«А ты почему не в армии?» - как-то неожиданно для себя спросил Алексей.
«Я в универе учусь. А в эту армию только безмозглое говно попадает. Или кого родители не смогли отмазать».
Алексей сам учился в университете. Но полтора года назад ушёл служить по контракту. Срочную он отслужил раньше.
«Хочешь – присоединяйся к нам, - неожиданно сказал парень. - Нас много. Будем отлавливать этих уродов и мочить. Мы тут с парнями одного поймали в форме. Наваляли и убежали пока полицаи не приехали. Или вот так – пассивный протест».
«Да я вообще-то оттуда. Воюю», - сказал Алексей спокойным, ровным голосом.
У парня округлились глаза. Он ещё медлил несколько секунд вглядываясь в Алексея сверху вниз. Он был почти на голову выше.
Потом выпалил с каким-то новым остервенением: «Значит и ты фашист. Убийца мирных украинцев. И Путиноид!»
И тут… что-то случилось…
Алексей почувствовал, как до тошноты заболела голова. Заболели сломанные рёбра. Заболело всё тело.
Он услышал разрыв мины. Стрельбу. Увидел, как семья с двумя детьми бросает машину и бежит в их сторону по дороге. Ни вправо – ни влево. Кругом мины. И разрывы миномётного обстрела.
Командир приказал им с Серёгой выдвинуться вперёд и вывести их из-под обстрела.
Потом увидел себя, лежащего на дороге и беспорядочно стреляющего по зелёнке впереди, в надежде прикрыть Серёгу, который уже почти довёл семью до полосы.
Очередной разрыв где-то сзади.
Он обернулся и увидел лежащего на спине Серого.
Мирные уже почти скрылись в деревьях, где были наши.
Он бросил поливать из автомата, и почти не пригибаясь побежал назад. Туда, где лежал Серёга. Он упал перед ним на колени и увидел, как тот харкает кровью. Осколок вошёл прямо в шею. Из-под него били фонтанчики крови. От шока, Алексей просто попытался их зажать, положив аккуратно обе руки на шею Серого.
Кровь была горячая. Она обжигала руки.
Алексей ничего не помнил. Просто смотрел вытаращенными глазами на лучшего друга. На кровь на своих руках.
И тут он почувствовал за секунду, что ложиться очередная мина.
Он не стал, да и не успел бы ничего сделать. Да и не мог шелохнуться.
Дальше была тишина.
Потом госпиталь.
Боль.
Серёжу уже похоронили, когда он пришёл в себя.
И только его горячая, обжигающе-красная кровь, всё мерещилась Алексею на собственных руках.
Опять что-то щёлкнуло.
Он поднял руки и пристально посмотрел на них. Крови не было.
Он поднял глаза. Кровь была на траве.
И на лице и руках парня.
Он катался по земле из стороны в сторону и дико визжал, размазывая её по лицу и рукам: «Ты же мне нос сломал! Сука!»
Откуда-то сбоку, из кустов, неслась девочка в платье натягивая на ходу трусы и тоже орала: «Ты что с ним сделал?! Ты зачем его ударил?!»
Казалось она кинется на Алексея, но замерла в нескольких метрах остановившись от его тяжёлого, холодного, пустого взгляда.
Алексей смотрел на неё, приходя в себя.
Потом глухо, тихо и абсолютно механически произнёс, как будто повторяя за кем-то: «Монополии на насилие больше нет».
Повернулся и пошёл вперёд по алее. К главному входу.
Было свежо. И уже совсем темно.
Он огляделся вокруг.
Всё показалось чужое и незнакомое. Как будто он и не был здесь никогда. И не было детства.
«Надо скорее возвращаться в госпиталь чтобы забрать документы. И скорее назад к своим. Это контузия всё. Нечего мне здесь делать. В этой Москве... Нечего. Чужое всё. А свои - там».
"Скинь смску, когда доберёшься"; "Суп на плите - разогрей"; "Вот тебе шапочка - там минус восемь"; "И так хорошо! Не худей!"; "Дай откусить от твоей шоколадки"; "Чайник согрелся. Налить?"; "Ты не забыла с собой взять перчатки?"; Чтоб о любви говорить, Способов сотни - и в способах этих Нет ни надрыва, ни клятв. Самое сильное чувство на свете - Это растаявший взгляд, Это тихонько накрыть одеялом, Это встречать у метро. Может, кому-то покажется мало, Мне же - тепло и светло.
Ветра приносят вести о весне, все чаще солнце смотрит в сердце мне, все ароматнее эмоции и мысли, все чище воздух и точнее смыслы.
Великий пост, размеренный вполне, в псалмах сжигает страсти, как в огне, и в радость праздников преображает числа, а пищу — в снедь, пока она не скисла.
Так и живем, как будто на войне, но без потерь, стремясь остаться вне потока бурного весенних искушений — случайных слов и смутных ощущений.
Я улыбаюсь ласково жене — мы с ней встречаемся на кухне и во сне, она в ответ краснеет от смущения, но жаждет плоть вина и приключения. 22.03.2021
Прощай! Я поднял паруса И встал со вздохом у руля, И резвых чаек голоса Да белой пены полоса — Всё, чем прощается земля Со мной... Прощай! Мне даль пути грозит бедой, И червь тоски мне сердце гложет, И машет гривой вал седой... Но — море всей своей водой Тебя из сердца смыть не может!.. О, нет!.. Прощай! Не замедляй последний час, Который я с тобой вдвоём Переживал уже не раз! Нет, больше он не сблизит нас, Напрасно мы чего-то ждём... Прощай! Зачем тебя я одевал Роскошной мантией мечты? Любя тебя, — я сознавал, Что я себе красиво лгал И что мечта моя — не ты! Зачем? Прощай! Любовь — всегда немного ложь, И правда вечно в ссоре с ней; Любви достойных долго ждешь, А их всё нет... И создаешь Из мяса в тряпках - нежных фей... Прощай! Прощай! Я поднял паруса И встал со вздохом у руля, И резвых чаек голоса Да белой пены полоса - Всё, чем прощается земля Со мной... Прощай!
ПРОЩАЙ! (вариант 1905 года)
Прощай! Душа - тоской полна. Я вновь, как прежде, одинок, И снова жизнь моя темна, Прощай, мой ясный огонек!.. Прощай!
Прощай! Я поднял паруса, Стою печально у руля, И резвых чаек голоса Да белой пены полосы - Все, чем прощается земля Со мной... Прощай!
Даль моря мне грозит бедой, И червь тоски мне душу гложет, И грозно воет вал седой... Но - море всей своей водой Тебя из сердца смыть не может!.. Прощай!
Прощай от всех вокзалов поезда Уходят в дальние края Прощай мы расстаемся навсегда Под белым небом января Прощай и ничего не обещай И ничего не говори А чтоб понять мою печаль В пустое небо посмотри Ты помнишь плыли в вышине И вдруг погасли две звезды Но лишь теперь понятно мне Что это были я и ты
Прощай среди снегов среди зимы Никто нам лето не вернет Прощай вернуть назад не можем мы В июльских звездах небосвод Прощай и ничего не обещай И ничего не говори А чтоб понять мою печаль В пустое небо посмотри Ты помнишь плыли в вышине И вдруг погасли две звезды Но лишь теперь понятно мне Что это были я и ты
Прощай уже вдали встает заря И день приходит в города Прощай под белым небом января Мы расстаемся навсегда Прощай и ничего не обещай И ничего не говори А чтоб понять мою печаль В пустое небо посмотри Ты помнишь плыли в вышине И вдруг погасли две звезды Но лишь теперь понятно мне Что это были я и ты
Так случилось- мужчины ушли, Побросали посевы до срока. Вот их больше не видно из окон - Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зёрна - Эти слёзы несжатых полей. И холодные ветры проворно Потекли из щелей.
Мы вас ждём- торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей! Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живём теремах, Входа нет никому в эти зданья - Одиночество и ожиданье Вместо вас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть Белизна неодетых рубах, Даже старые песни приелись И навязли в зубах.
Мы вас ждём- торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей! Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Всё единою болью болит, И звучит с каждым днём непрестанней Вековечный надрыв причитаний Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных, Утомленных, нецелых,- любых. Только б не пустота похоронных И предчувствие их.
Мы вас ждём- торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей! Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины. 1971г.
Сообщение отредактировал: zypern - Пн, 08.04.2024, 00:02
Вкруг берега бьется тревожный прибой, Челнок наш - и слабый, и тленный, Под тучами скрыт небосвод голубой, И буря над бездною пенной. Бежим же со мной, дорогое дитя, Пусть ветер сорвался, над морем свистя, Бежим, а не то нам придется расстаться, С рабами закона нам нужно считаться. Они уж успели отнять у тебя Сестру и товарища-брата, Их слезы, улыбки и все, что, любя, В их душах лелеял я свято. Они прикуют их с младенческих лет К той вере, где правды и совести нет, И нас проклянут они детской душою, За то, что мы вольны, бесстрашны с тобою...
1817
Сообщение отредактировал: zypern - Вс, 14.04.2024, 00:33
.Когда исправно кормишь голубей и норовишь, чтоб ветры дули в спину, когда любовь к живущему слабей тоски по тем, кто нас уже покинул, когда один лишь путь наверняка – от конуры до ближней бакалеи, вдруг ниоткуда выплывет строка: «...но продлевая гибель Галилеи...»
Как отдаленный гул товарняка.
И долго смотришь, как дрожит щека у старика на ледяной аллее.
