Ракурсы

Кстати, в фильме даже само «написание» текста гептаподами происходит одномоментно. Как и положено головоногим, они выпускают чернила из самих себя, и эти чернила, оседая на экране, формируют сразу целиком всю письменную «фразу». В книге это описано иначе, больше похоже на сложное, изысканное письмо иероглифами, только эти иероглифы не выстраиваются линейно, а формируют общий ажурный узор. Штрихи наносятся последовательно, а симультанность написания состоит в том, что эти штрихи как бы участвуют в разных знаках, разных иероглифах, расположенных в разных местах общего узора. То есть чтобы понимать, куда вести линию, надо уже заранее знать, как будет выглядеть весь узор полностью. Для визуализации в фильме это было бы сложно и потребовало бы разъяснений, поэтому было найдено другое решение, по-своему изящное и экономичное.Я не знаю, возможен ли такой язык в реальности, но мне, например, его часто не хватает. Взять хотя бы этот пост. Я же знаю заранее те мысли, которые хочу изложить (которые уже изложены выше и которые будут ниже этого абзаца), они уже продуманы, но продуманы не в линейном, не в последовательном виде. И, в общем, не так важно, в какой последовательности их излагать. То есть для читателя, может, и важно, а для меня-то уже нет, раз они все продуманы. И в голове всё уже выглядит примерно так, как в гептаподском узоре. Не так чётко, как в готовом, начертанном узоре, его надо как бы проявить, как фотографию, на которой медленно проступает изображение. Но вместо проявления приходится искусственно вытягивать мысли в нить предложений и ещё придумывать, как их связать друг с другом, и связь эта именно внешняя, искусственная, навязанная дискурсивностью нашего языка (если я правильно употребляю тут это слово).Уточнение. Какие-то мысли всё же приходят и по ходу вытягивания ажурного узора в одну нить. Вот подумалось, может, проблема гептаподского языка именно в том, что твой текст должен быть понятен и другим, а не только тебе самому. Можно сравнить с такой известной штукой, как mind map (ментальная карта). Эта техника помогает запоминать и усваивать информацию, которая уже пропущена через себя и отображена схематически, но другой человек, глядя на такую карту, составленную тобой, скорее всего, не разберётся в ней, и ему она не сообщит весь объём сведений, который отражает.

Лингвистические проблемы, как было сказано, перекликаются в повести с проблемами физики, физической картины мира. По сюжету в каждой группе учёных, которые привлечены к работе по контакту с инопланетянами (а пришельцы высадились в нескольких местах по всему миру), участвуют лингвист и физик. Главная героиня, лингвист, работает в паре с физиком, который станет в будущем её мужем, и в книге они друг другу (на самом деле, конечно, читателю) постоянно что-то объясняют, каждый из своей научной сферы.Физик рассказывает героине про принцип Ферма (принцип наименьшего времени), согласно которому свет между двумя точками выбирает самый быстрый путь. Этот принцип объясняет, например, феномен преломления света в воде. Свет преломляется, потому что так получается быстрее, ведь в воде скорость распространения света другая.Это звучит странно. Общепринятые формулировки законов физики каузальны, явления рассматриваются с точки зрения причины и следствия. Луч достигает поверхности воды – это причина, он изменяет направление, преломляется – это следствие. Так мы обычно и воспринимаем мир: один момент вытекает из другого, цепочка причин и следствий двигает события из прошлого в будущее.А принцип Ферма и другие подобные ему можно считать телеологическими, целеполагающими. Вместо причины значение приобретает цель. Это уже иной взгляд на мир. Луч света, если спроецировать на него человеческое поведение, должен выбрать самый быстрый путь к цели из всех возможных вариантов (поэтому, надо полагать, такие принципы физики называются вариационными), а для этого он должен изначально, прежде чем начинать движение, знать, в какой точке закончится его путь.В фильме вся эта физическая проблематика, кстати, отсутствует по понятным причинам. Она бы просто перегрузила и без того наполненное лингвистическими комментариями повествование. А вот для автора повести знакомство с вариационными принципами физики стало отправной точкой во всём замысле, как он сам об этом говорит в послесловии.Зато в кино, в отличие от книги, упоминается гипотеза Сепира-Уорфа (другое название – гипотеза лингвистической относительности), которая во всей этой истории с гептаподами совершенно к месту. Есть подробная и доступная статья об этой гипотезе из журнала «Наука и жизнь». Вкратце гипотеза (надо подчеркнуть, что это именно гипотеза, и споры о ней до сих пор не иссякли) заключается в том, что язык, на котором мы говорим, влияет на то, как мы мыслим и видим мир.Гептаподы, в отличие от людей, воспринимают мир по принципу Ферма, телеологически. Тут видна и связь с их языком: чтобы написать фразу, выразить мысль, нужно знать её полностью до того, как напишешь. Об этом уже говорилось выше. И тогда написание превращается в исполнение. Подобно тому, как бывает, когда шахматист исполняет ходы, которые он знает, которые он сам или его команда подготовили заранее, вся последовательность ему известна и не требуется расчёта вариантов, усилия мысли по ходу партии. Такой, похожей на заранее известную партию, становится речь (и не только речь, а поступки и, собственно, жизнь) героини, когда она усваивает язык гептаподов и, следовательно, их способ видения мира.Когда у отдаленных предков человека и гептапода впервые забрезжила искра сознания, они имели дело с одной и той же физической Вселенной, но воспринимали её в различной грамматической трактовке; в результате этого расхождения и сформировались впоследствии два совершенно не сходных взгляда на окружающий мир. Люди стали осознавать его последовательно, а гептаподы — симультанно. То есть мы воспринимаем события в определённом временном порядке и ощущаем связи между ними в терминах причины и следствия. Они же воспринимают события одновременно, пусть даже это происходит в некий период времени, и ощущают лежащую в основе целенаправленность…

Т. Чан. История твоей жизни

Ещё важнее то, что диаметрально противоположные по своим подходам языки и научные системы гептаподов и людей описывают одну и ту же физическую вселенную. Один и тот же мир мы видим и интерпретируем по-разному, но нельзя сказать, что чей-то взгляд более правильный и точный. Последовательность, каузальность (причинность), свобода воли у людей, симультанность, целеполагание (телеологичность), знание будущего у гептаподов – это два разных взгляда, два разных контекста, два разных способа жить в одном и том же мире, не совместимых друг с другом, но одинаково возможных и валидных.Иллюстрируя этот феномен двойственной оптики, Чан приводит в повести рисунок-иллюзию по принципу «два в одном», на котором можно увидеть то юную даму, отвернувшуюся от зрителя, то старую каргу с вислым бородавчатым носом и крючковатым подбородком. Есть более знаменитая оптическая иллюзия того же типа, которую использует в своём сочинении один из важнейших философов XX века Людвиг Витгенштейн. Речь о рисунке «уткозайца», на котором можно видеть или утку, или зайца, но не обоих одновременно, причём ни про одно из изображений нельзя сказать, что оно истинное, а другое нет.Знакомство с гептаподами подводит нас к выводу об отсутствии единственно правильной интерпретации хоть рисунка, хоть сказанного предложения, хоть целой Вселенной. Но те взаимоисключающие интерпретации, те несовместимые взгляды, которые встречаются в результате фантастического литературного допущения, можно рассматривать как дополняющие друг друга, и здесь явным образом приходит на ум принцип дополнительности, сформулированный в XX веке физиком Нильсом Бором (который, между прочим, учился философии и долго колебался, чем заниматься в жизни – философией или физикой).Так вот, принцип дополнительности, хотя относится к квантовой физике, но имеет, по-видимому, универсальное значение в силу какого-то основополагающего свойства нашего сложного мира, для исчерпывающего, адекватного описания которого недостаточно одного языка, одной системы, одной логики, одной картины, а всегда нужны дополнительные (и взаимоисключающие!) языки, системы и картины. Именно стереоскопичность взгляда позволяет увидеть и понять мир в большей полноте.Для того нам и нужны инопланетяне-гептаподы, чтобы вообразить, допустить принципиально иной взгляд на мир, чем тот, который нам настолько привычен, что воспринимается как естественный и единственно возможный. И гептаподов с их языком можно рассматривать как метафору иного – иного языка, иной оптики. Но ведь так же по-разному смотрят на мир учёный и священник, физик и лирик, англичанин и бушмен, революционер-анархист и лоялист-консерватор.Последняя мысль звучит более явно в фильме Дени Вильнёва, снятом на основе повести Чана, который сообщает больший драматизм сюжетной линии с гептаподами и проясняет актуальность языковых проблем в современном разобщённом мире, где каждый видит в чужом прежде всего врага, а не объект понимания. Правда, при этом авторы экранизации в чём-то сами опускаются до уровня военных руководителей контакта, которым нужен чёткий и однозначный ответ на вопрос, с какой целью пришельцы явились на Землю. Объяснение в фильме и даётся, несколько сумбурное, но вполне человеческое: гептаподы несут человечеству дар – свой гептаподский язык, который должен способствовать объединению людей (хотя вообще-то освоить этот язык под силу единицам, таким, как главная героиня), и всё это не совсем бескорыстно – когда-то в будущем люди должны помочь гептаподам.В повести же пришельцы улетают, так ничего и не объяснив. Объяснение, впрочем, как кажется, есть, растворённое во всех рассуждениях героини о мышлении и мировосприятии гептаподов: они исполнили то, что должны были исполнить, сыграли предназначенную для них пьесу, совершили предписанную церемонию. Как луч света, действующий по принципу Ферма, они знали, куда им лететь, кому передавать свой язык, в какой точке входить в воду и преломляться, а вопрос «зачем?» в их системе координат отсутствует.Такой ответ, а вернее, его отсутствие, во-первых, просто интереснее, а во-вторых, следует из всей истории, из всего того, что мы узнаём о гептаподах. Всё так, но получив их урок, мы должны, наверное, и к блокбастеру подходить с позиции его языка, незамысловатого, но по-своему обаятельного, а на этом языке драма принятия героиней своей судьбы высказана в "Прибытии" отчётливо и нефальшиво. Помимо того, в свете вышесказанного мы можем заметить дополнительность повести и экранизации по отношению друг к другу и не спорить о том, что лучше – фильм или книга, а воспользоваться возможностью стереоскопического видения.Гептаподы в силу своего симультанного и телеологического языка и мировосприятия видят (знают) будущее. Это логично, если мы вспомним, что говорилось про принцип Ферма: луч света ещё до начала движения должен знать, в какой точке закончится его путь. Чтобы высказать мысль, нужно её знать заранее. Чтобы совершить поступок, надо знать, чем всё закончится. Героиня изучает их язык, и в какой-то мере её мировосприятие тоже меняется. В повести она говорит, что её взгляд на мир становится сплавом человеческого и инопланетного. Правда, в свете того, что мы знаем о несовместимости, взаимоисключении этих языков и взглядов, возможно, точнее было бы говорить не о сплаве, а о переключении. Так или иначе, героиня получает возможность видеть будущее. На этом строится сюжетная интрига и финальный твист.Но ещё из этого разворачивается важный мотив – соотнесение свободы воли, выбора пути и знания своего предназначения (знания будущего). Так же, как языки людей и гептаподов, так же, как точность описания координаты и импульса частицы, так же, как изображения утки и зайца в том рисунке, – точно так же свобода воли и знание будущего несовместимы друг с другом.Свобода отнюдь не фикция, она совершенно реальна в контексте последовательного восприятия. Но в контексте симультанного восприятия свобода бессмысленна. Правда, и принуждение тоже; это просто иной контекст, не более и не менее достоверный, чем наш собственный. <…>

То восприятие мира, которое позволяет мне делать свободный выбор, не дает мне возможности познать будущее. И наоборот, если уж я узнала будущее, то никогда не стану действовать против него и даже не расскажу другим о том, что знаю.

Т. Чан. История твоей жизниВыше сравнивалась речь и поступки, жизнь «в режиме гептаподов» с шахматной партией, ходы в которой известны. Однако глубже кажется сравнение с исполнением музыкального произведения или спектакля, когда ноты, текст пьесы и мизансцены известны заранее, но само исполнение обладает собственной ценностью. Именно так исполняет свою жизнь с определённого момента героиня повести и фильма.Можно продолжить сравнение. Человечество ведь владеет языком, отчасти похожим на язык гептаподов, – симультанным, изящным, сложным для интерпретации. Это язык искусства. Так, «узоры», которые представляют из себя фразы, записанные языком гептаподов, можно сравнить, например, с картинами. Кстати, лирические стихотворения тоже годятся на эту роль: они не так последовательны, как о них принято думать, и тоже представляют из себя кружева знаков и смыслов.Интерпретация произведения искусства потому и сложна (и, по сути, бесконечна), что количество связей внутри него огромно. А если брать не только связи, которые присутствуют непосредственно «внутри», но и все метафоры, отсылки, аллюзии, весь контекст произведения? Какими способностями и знаниями нужно обладать, чтобы говорить на таком языке и понимать друг друга? Если такой язык можно было бы вообразить, он был бы элитарным. Тут уже приходит на ум "Игра в бисер" Германа Гессе.Другой автор, к которому ведут нити от «Истории твоей жизни», прямо указан самим Чаном в послесловии, – это Курт Воннегут с его «Бойней номер пять». В ней другие инопланетяне и другой герой воспринимали время, все моменты прошлого и будущего тоже симультанно, одновременно, «так же, как мы можем видеть всю цепь Скалистых гор». А это значит, что никто не умирает насовсем, вернее, всегда будут существовать моменты, где мы живём, и всегда будут существовать моменты, где мы умираем. Так же, как они существуют в книге или фильме.https://dzen.ru/a/ZhuiJ1CNi0-BJIR_