Это вы сказали, что современная фантастика вымылась , я ответила, что возродится в новой форме.Вы назвали советских фантастов , лучших , есть еще и первый эшелон за ними . Мир поменялся, строй поменялся , идет грубое наступление то ли черной плесени то ли рептилоидов - условно говорю И на западе нет нового Бредбери..
(!)
И Рерих почти сто лет назад им работал. Новое где?
Ну, Рерих фантастом не был...
За ними - был первый эшелон. Отчасти он печатался в 90-х. Тот же Владимир Михайлов... Новых, увы, нет...
Dark They were, And Golden Eyed (The Naming of Names) 1949
Ветер с полей обдувал дымящийся металл ракеты. Глухо щелкнув, открылась дверь. Первым вышел мужчина, потом женщина с тремя детьми, за ними остальные. Все пошли через марсианские луга к недавно построенному поселку, но мужчина с семьей остался один. Ветер шевелил ему волосы, тело напрягалось, словно еще погруженное в безмерность пустоты. Жена стояла рядом; ее била дрожь. Дети, как маленькие семена, должны были врастать отныне в почву Марса. Дети смотрели снизу вверх в лицо отца, как смотрят на солнце, чтобы узнать, какая пора жизни пришла. Лицо было холодным, суровым. - Что с тобой? - спросила жена. - Вернемся в ракету. - И на Землю? - Да. Ты слышишь? Стонущий ветер дул, не переставая. Что, если марсианский воздух высосет у них душу, как мозг из костей? Мужчина чувствовал себя погруженным в какую-то жидкость, могущую растворить его разум и выжечь воспоминания. Он взглянул на холмы, сглаженные неумолимой рукой времени, на развалины города, затерявшиеся в море травы. - Смелее, Гарри, - отозвалась его жена. - Уже слишком поздно. За нами лежит шестьдесят пять миллионов миль, если не больше. Светловолосые дети разноголосо щебетали под сводом марсианского неба. Им отвечали свист и шипение ветра в жесткой траве. Мужчина схватился за чемоданы. - Идем, - произнес он, как человек, стоящий на берегу моря и готовый плыть и утонуть. Они двинулись к поселку.
Семейство называлось: Гарри Биттеринг, его жена Кора, их дети Дэн, Лора и Дэвид. Они жили в маленьком белом домике, ели вкусную пищу, но неуверенность ни на минуту не покидала их. - Я чувствую себя, - нередко говорил Гарри, - как глыба соли, тающая в горном потоке. Мы не относимся к этому миру. Мы люди Земли. Здесь - Марс. Он предназначен для марсиан. Давай улетим на Землю. Жена отрицательно качала головой. - Землю могут взорвать бомбой. Тут мы в безопасности. Каждое утро Гарри проверял все вокруг - теплую печь, горшки с кроваво-красными геранями, - что-то вынуждало его к этому, словно он ожидал: чего-то вдруг не хватит. Утренние газеты еще пахли краской, прямо с Земли, из ракеты, прилетавшей каждое утро в 6 часов. Он развертывал газету перед тарелкой, когда завтракал, и старался говорить оживленно. - Через десять лет нас будет на Марсе миллион или больше. Будут большие города, все! Нас пугали, что нам не удастся. Что марсиане прогонят нас. А разве мы здесь видели марсиан? Ни одного, ни живой души. Правда, мы видели города, но покинутые, в развалинах, не правда ли? - Не знаю, - заметил Дэв, - может быть, марсиане тут есть, но невидимые? Иногда ночью я словно слышу их. Слушаю ветер. Песок стучит в стекла. Я вижу тот город, высоко в горах, где когда-то жили марсиане. И мне кажется, я вижу, как там вокруг что-то шевелится. Как ты думаешь, отец, не рассердились ли на нас марсиане за то, что мы пришли? - Вздор! - Биттеринг взглянул в окно. - Мы безобидные люди. В каждом вымершем городе есть свои призраки. Память... мысли... воспоминания... - Его взгляд снова обратился к холмам. - Вы смотрите на лестницы и думаете: как выглядел марсианин, поднимавшийся по ним? Смотрите на марсианские рисунки и думаете, как выглядел художник? Вы сами себе создаете призраки. Это вполне естественно: воображение... - Ой прервал себя. - Вы опять рылись в развалинах? - Нет, папа. - Дэв пристально разглядывал свои башмаки. - Помните, вы должны держаться от них подальше. Передай мне джем. - Я чувствую, что-то должно случиться, - прошептал Дэв. "Что-то" и случилось в тот же день, к вечеру. Лора бежала с плачем через весь поселок. В слезах она вбежала в дом. - Мама, папа, на Земле беспорядки! - рыдала она. - Сейчас по радио сказали... Все космические ракеты погибли! Ракет на Марс больше не будет, никогда! - О Гарри! - Кора обняла мужа и дочь. - Ты уверена, Лора? - тихо спросил отец. Лора плакала. Долгое время слышался только пронзительный свист ветра. "Мы остались одни", - подумал Биттеринг. Его охватила пустота, захотелось ударить Лору, крикнуть: неправда, ракеты прилетят! Но вместо этого он погладил головку дочери, прижал к груди, сказал: - Это невозможно, они прилетят наверное. - Да, но когда, через, сколько лет? Что теперь будет? - Мы будем работать, конечно. Трудиться и ждать. Пока не прилетят ракеты.
В последние дни Биттеринг часто бродил по саду, одинокий, ошеломленный. Пока ракеты ткали в пространстве свою серебряную сеть, он соглашался примириться с жизнью на Марсе. Ибо каждую минуту он мог сказать себе: "Завтра, если я хочу, я вернусь на Землю". Но сейчас сеть исчезла. Люди остались лицом к лицу с необъятностью Марса, опаляемые зноем марсианского лета, укрытые в домах марсианской зимой. Что станется с ним, с остальными? Он присел на корточки возле грядки; маленькие грабельки в руках у него дрожали. "Работать, - думал он. - Работать и забыть". Из сада он видел марсианские горы. Думал о гордых древних именах, которые носили вершины. Несмотря на эти имена, люди, спустившиеся с неба, сочли марсианские реки, горы и моря безыменными. Когда-то марсиане строили города и называли их; покоряли вершины и называли их; пересекали моря и называли их. Горы выветрились, моря высохли, города стояли в развалинах. И люди с каким-то чувством скрытой вины давали древним городам и долинам новые имена. Ну что ж, человек живет символами. Имена были даны. Биттеринг был весь в поту. Огляделся и никого не увидел. Тогда он снял пиджак, потом галстук. Он аккуратно повесил их на ветку персикового дерева, привезенного из дому, с Земли. Он вернулся к своей философии имен и гор. Люди изменили их названия. Горы и долины, реки и моря носили имена земных вождей, ученых и государственных деятелей: Вашингтона, Линкольна, Эйнштейна. Это нехорошо. Старые американские колонисты поступили умнее, оставив древние индейские имена: Висконсин, Юта, Миннесота, Огайо, Айдахо, Милуоки, Оссео. Древние имена с древним смыслом. Задумчиво вглядываясь в далекие вершины, он размышлял: вымершие марсиане, может быть, вы там?.. Подул ветер, стряхнул дождь персиковых лепестков, Биттеринг протянул смуглую, загорелую руку, тихо вскрикнул. Прикоснулся к цветам, поднял несколько цветов с земли. Шевелил их на ладони, гладил, шевелил снова. Наконец окликнул жену: - Кора! Она появилась в окне. Он подбежал к ней. - Кора! Эти цветы... Видишь? Они другие! Не такие! Это не цветы персика! - Не вижу разницы, - ответила она. - Не видишь? Но они другие! Я не могу этого определить. Может быть, лишний лепесток, может быть, форма, цвет, запах... Дети выбежали из дома, следили, как отец бегает от грядки к грядке, как выдергивает то лук, то морковь, то редиску. - Кора, иди сюда, посмотри! Они разглядывали лук, морковь, редиску. - Разве морковь бывает вот такая? - Да... Нет... - Она колебалась. - Не знаю. - Ты знаешь... Лук не лук. Морковь не морковь. Вкус такой же, но другой. Запах не такой, как раньше. Он почувствовал, как бьется у него сердце. - Кора, что это? Что случилось? Мы должны уйти отсюда! Он забегал по саду, каждое дерево ощутило его руку. - Розы! Розы! Становятся зелеными! Они стояли, глядя на зеленые розы. А через два дня в комнату вбежал Дэн. - Идите посмотрите на корову! Я доил ее и увидел... Идите! Они пришли в сарай. У коровы рос третий рог. Газон перед домом слегка, едва заметно, отливал фиолетовым, как весенняя сирень. - Нужно уходить, - произнес Биттеринг. - Этого нельзя есть безнаказанно, мы превратимся тоже кто знает во что! Я этого не позволю. Нам остается только одно: уничтожить все овощи. - Но они ведь не ядовиты! - Ядовиты. Яд в них тонкий, очень тонкий. Его немного, чуть-чуть. Но трогать их нельзя. Он нерешительно разглядывал домик. - Даже дом. Может быть, его изменил ветер. И воздух. И ночные туманы. Стены, полы - все изменилось! Это уже не дом для человека! - Ах, это твое буйное воображение! Он надел пиджак, завязал галстук. - Я пойду в город. Нужно что-то сделать. Вернусь скоро. - Гарри, подожди! - окликнула то жена. Но он уже ушел.
В городке, на затененных ступеньках, ведущих в зеленную лавку, сидело, беспечно болтая, несколько человек. Биттерингу вдруг захотелось выстрелить в воздух, разбудить их. "Что вы делаете, глупцы? - подумал он. - Сидите тут? Вы слышали новость: мы пленники чуждой нам планеты! Действуйте! Вам не страшно? Вы не боитесь? Что вы хотите делать?" - Как поживаешь, Гарри? - окликнули его. - Садись с нами. - Погодите, - возразил он. - Вы слышали недавние новости, да? Они засмеялись, кивая головами. - Что вы намерены делать? - Делать? А что тут можно сделать? - Построить ракету, вот что! - Ракету? Чтобы опять вернуться к прежним тревогам? О нет! - Вы должны! Вы видели цветы персика, розы, траву? - Конечно, - ответил один из сидевших. - И не боитесь? - Не очень. Мы не заметили. Кажется, нет. Ему захотелось плакать. - Вы должны работать вместе со мной. Если мы останемся здесь, мы тоже изменимся. В воздухе что-то есть. Марсианский вирус... разве я знаю? Семена, пыльца... Вы слышите? Они молча глядели на него. - Сэм! - обратился он к одному из них. - Да, Гарри? - Ты поможешь мне строить ракету? - У меня есть куча железа и кипа чертежей. Я уступлю... Все засмеялись. - Сэм, - сказал вдруг Биттеринг, - глаза у тебя... - Что с ними, Гарри? - Раньше они были серые, правда? - Зачем ты спрашиваешь? - Теперь они золотистые. - Неужели? - уронил Сэм. - И ты стал выше и стройнее! - Может быть. - Сэм, почему глаза у тебя пожелтели? - А какого цвета они были у тебя? - спросил Сэм. - У меня? Голубые, конечно! - Ну, так посмотри. - Он подал ему зеркальце. Биттеринг поколебался, затем поднес зеркальце к глазам... - Вот видишь, что ты наделал? - укоризненно заметил Сэм. - Разбил мое зеркальце.
Гарри Биттеринг переселился в мастерскую и начал строить ракету. В широко раскрытых дверях останавливались люди, переговаривались и шутили приглушенными голосами. Иногда помогали ему поднять или передвинуть что-нибудь. Но чаще только смотрели все более золотистыми глазами. Приходила Кора, приносила в корзине завтрак. - Я этого не хочу, - твердил он. - Буду есть только запасы с Земли. То, что мы привезли с собой. Не то, что выросло в огороде. Жена смотрела на него. А он не смотрел на нее и разворачивал свои чертежи. - Гарри! Гарри! - жалобно повторяла она. - Мы должны уйти отсюда. Должны!
Ночи были полны ветра, струящегося в блеске лун сквозь море трав в пустых полях, сквозь клетки городов, покоящихся уже 120 веков. В поселке домик Биттерингов с дрожью ждал и боялся перемен. Лежа в постели, Гарри чувствовал, как удлиняются у него кости, как они изменяют форму, размягчаются, словно плавящееся золото. Спящая рядом жена была смуглая, золотоглазая. Она спала спокойно; спали в своих кроватках бронзово загорелые дети. А ветер зловеще свистал в изменившихся персиковых деревьях, волновал сиреневую траву, срывал с роз зеленые лепестки. На востоке появилась зеленая звезда. Странные слова сорвались у него с губ. - Иоррт... Иоррт... - повторял он. Это было марсианское слово. Он не знал этого языка. Посреди ночи он вскочил с постели, набрал номер археолога Симпсона. - Скажите, что значит слово "иоррт"? - Да ведь это древнемарсианское название нашей Земли. А почему вы спрашиваете? - Просто так. Трубка выпала у него из рук. "Алло, алло, алло, - повторяла она, пока он вглядывался в зеленую звезду. - Биттеринг! Отзовитесь, Гарри!"
Дни шли, полные железного лязга. Он собирал железный каркас ракеты с неохотной помощью троих равнодушных мужчин. Через час он уже чувствовал себя усталым, должен был отдыхать. - Это действует горный воздух, - говорили ему, смеясь. Через несколько дней жена сказала тихо: - Гарри, запасы кончились. Ничего не осталось. Я принесла тебе марсианскую пищу. Биттеринг тяжело сел. Взял сандвич, развернул, осмотрел, начал есть. - Отдохни сегодня, - говорила жена. - Нынче так жарко. Дети хотят идти на канал, поплавать. Идем с нами. - Нельзя тратить время. - Только часок, - настаивала она. - Купанье тебе поможет. Солнце жгло, день был безветренный. Они шли по берегу канала, отец, мать, дети в купальных костюмах. Потом сели. В глазах жены и детей Гарри увидел золото. Раньше они не были золотыми. Его пронизала дрожь, растаявшая в лучезарных потоках зноя. Гарри вытянулся на траве. Он слишком устал, чтобы бояться. - Кора, - спросил он, - давно ли глаза у тебя стали золотыми? - Они всегда были такими. - Нет. Три месяца назад были карие. Они лежали на солнце. - А у детей? - спросил он. - Тоже золотые? - Когда дети растут, цвет глаз у них иногда меняется. - Может быть, мы тоже дети. Для Марса, во всяком случае. Удачная мысль! - Он засмеялся. - Пойдем купаться. Они спустились в воду. Он погружался все глубже до самого дна, словно золотистая статуя. Ему захотелось растянуться на дне и лежать в зеленой тиши, в спокойствии. Поднимаясь на поверхность, он смотрел в небо. "Там, на равнине, - думал он, - струится огромная марсианская река, и в нее погружены мы все, наши каменные дома и деревянные хижины, а она течет и омывает наши тела, удлиняет нам кости..." На берегу сидел маленький Дэн, глядя на отца. - Утха, - сказал он вдруг. - Что ты говоришь? - спросил отец. Мальчик улыбнулся. - Ты же знаешь. Это по-марсиански "отец". - Где ты этому научился? - Не знаю. Нигде. Утха! - Чего ты хочешь? Мальчик не решался сказать. - Я... Мне хотелось бы... переменить имя. Мать подошла к ним. - Разве имя Дэн тебе не нравится? Почему? Дэн нетерпеливо шевельнулся. - Вчера ты кричала: "Дэн, Дэн, Дэн!", а я словно и не слышал. Думал, что это не ко мне. У меня есть другое имя, и я хочу им называться. Биттеринг слушал внимательно, с бьющимся сердцем. - Какое же это имя? - Линнл. Красивое, правда? Можно мне так называться? Можно? Ты позволяешь? Биттеринг вытер себе лоб. Он думал о ракете: строил ее одиноко, одинокий даже среди собственной семьи, слишком одинокий... Услышал слова жены: "Почему бы нет?" Услышал собственные слова: "Конечно, можешь называться так". - Э-э-э-эй! - обрадованно завопил мальчик. - Я Линнл! Я Линнл! - И заплясал через весь луг. Биттеринг взглянул на жену. - Зачем мы сделали это? - Не знаю, - ответила она. - Он хорошо придумал, правда? Они пошли в горы. Бродили по древним, извилистым, мозаичным тропинкам среди все еще бьющих фонтанов. Они очутились перед небольшой заброшенной марсианской виллой с чудесным видом на долину. Она стояла на вершине холма. Веранда из голубого мрамора, обширные залы, в саду - бассейн. Здесь было прохладно. Марсиане не признавали больших городов. - Как здесь хорошо! - воскликнула жена Биттеринга. - Что, если провести тут все лето? - Вернемся, - ответил он. - Вернемся в поселок. С этой ракетой еще много работы. Однако в этот вечер его не покидали мысли о прохладе виллы из голубого мрамора. С течением времени ракета начала терять смысл. Горячка спадала. Иногда он думал об этом со страхом, но зной, и пьянящий воздух, и ночной ветер делали свое. В один из дней до него донеслись голоса людей, стоявших у порога мастерской. Биттеринг вышел за порог. Он увидел вереницу грузовиков, набитых вещами, детьми. Грузовики медленно двигались по пыльной улице. - Все выезжают в горы. На лето, - сказал ему кто-то. - А ты, Гарри? - У меня работа. - Работа! Ракету можно закончить и осенью, когда будет прохладней. Биттеринг тяжело вздохнул. - Каркас уже почти закончен. - Осенью тебе будет легче. "Осенью будет легче, - подумал и он. - Времени хватит". - Едем, Гарри! - звали его все. - Ладно, - ответил он, чувствуя, как его воля тает в густом от зноя воздухе. - Ладно. Едем. - Там есть вилла над каналом. Знаете, канал Тирра, - сказал кто-то. - Ты говоришь о канале Рузвельта? - Тирра. Это старое марсианское название. Я нашел такое место в горах Пиллан... - То есть в горах Рокфеллера? - спросил Гарри. - Я говорю - в горах Пиллан, - возразил Сэм. - Да, - произнес Биттеринг, утопая в густом, как жидкость, зное. - В горах Пиллан. На следующий день все помогали грузить машину. Вещи носили Лора, Дэн и Дэвид. Вернее - Ттил, Линнл и Верр, ибо так они захотели теперь называться. Мебель оставили в белом домике. - Она годилась для Бостона, - заметила мать. - Даже для этого дома. Но там, на вилле? Нет. Мы вернемся к ней осенью. Биттеринг был спокоен. - Я уже знаю, какая мебель нам понадобится на вилле, - сказал он, помолчав. - Большая и удобная. - А твоя энциклопедия? Ты возьмешь ее? Биттеринг отвернулся. - Я приеду за ней на той неделе. Закрыли воду, газ, заперли окна и двери, двинулись к машине. Отец взглянул на багаж. - Черт возьми, немного, - вскричал он. - В сравнении с тем, что мы привезли на Марс, - горсточка! Включил мотор. Некоторое время смотрел на белый домик. Захотелось подбежать к нему, потрогать, проститься с ним. Показалось, что они отправляются в дальний путь, что оставляют здесь нечто, к чему никогда уже не вернутся, чего никогда полностью не поймут. Лето осушало каналы. Лето шло по полям, как пожар. Дома опустевшего поселка рассыхались и трескались. В мастерской ржавел остов ракеты. Поздно осенью на склоне близ виллы стоял очень смуглый, золотоглазый Биттеринг. Он смотрел в долину. - Пора возвращаться, - напомнила ему жена. - Да, но мы не поедем, - тихо ответил он. - Незачем. - А твои книги? - спросила она. - Твои лучшие костюмы? Она сказала: "А твои иллес, твои иор уэле рре?" - Поселок пуст, - ответил он. - Никто не возвращается. Незачем. Дочь ткала ковры, сыновья извлекали странные, древние мелодии из древних флейт, их смех пробуждал эхо в мраморной вилле. Биттеринг смотрел на поселок в долине. - Какие странные, какие смешные дома были у этих пришельцев с Земли! - Других они не знали, - ответила жена. - А какие они были сами! Хорошо, что они ушли. Они переглянулись. Слова, произнесенные ими, поразили их. Потом оба засмеялись. - Куда они ушли? Оба задумались. Он взглянул на жену. Она была высокая, смуглая, стройная, как ее дочь. Она смотрела на него, и он казался ей молодым. Как старший сын. - Не знаю, - сказала она. Они отвернулись от долины. Взявшись за руки, молча пошли по тропинке, покрытой тонким слоем холодной, свежей воды.
Через пять лет после этого прилетела ракета с Земли. Дымясь, она опустилась в долину. Из нее выскочили шумные, возбужденные люди. - Война окончена! Мы принесли вам помощь! Но дома, лавки, персиковые сады молчали. А в заброшенной мастерской виднелся недоконченный, заржавленный остов ракеты. Новоприбывшие начали с поисков среди холмов. Капитан устроил свою штаб-квартиру в опустелом баре. Туда явился с докладом первый из разведчиков. - Поселок пуст, сэр, но мы нашли живые существа, туземцев. В горах. Они высокие. Золотоглавые. Марсиане. Они очень кротки и дружелюбны. Мы немного поговорили с ними. Они легко учатся нашему языку. Я уверен, что отношения с ними наладятся. - Высокие, да? - задумчиво повторил капитан. - Сколько их? - Человек шестьсот-восемьсот. Они живут в горах, в мраморных развалинах. Смуглые, тонкие, стройные. На вид здоровые. Женщины у них красивы. - Не говорили ли они, что случилось с жителями поселка? - Не имеют ни малейшего понятия. - Странно. Вы не думаете, что эти марсиане истребили их? - Они выглядят удивительно кроткими. Может быть, была какая-нибудь эпидемия, болезнь... - Возможно. Одна из тех тайн, которых мы никогда не разгадаем. Капитан окинул взглядом комнату, поглядел на запыленные окна, на голые вершины гор, на играющие блеском каналы, прислушался к тихому шороху ветра. Потом, опомнясь, ударил ладонью по развернутой перед ним большой карте. - Работы перед нами много. - Его голос звучал мерно и тихо, а солнце садилось за голубые холмы. - Нужно строить новые поселки, шахты, брать образцы для бактериологических исследований. Составлять заново карты, давать новые названия горам, рекам и всему прочему. Поработать воображением. Что, если мы назовем эти горы - горами Линкольна, этот канал - каналом Вашингтона? И почему бы не назвать эту долину именем Эйнштейна, а вон ту, дальше... Вы меня слышите, лейтенант? Первый офицер с усилием отвел глаза от тонкой голубой дымки, окутывающей далекие склоны. - Что? Да, я вас слушаю, капитан.
Мы на окраине – и это удача. Здесь проще работать над собой, особенно, если спешишь. А я спешил. Я бежал. Бежал по гулкой мостовой, несся как лесной олень… рыжим лесом пущенной стрелой. Все поэты – сволочи! Поэт напишет нелепицу, а дети должны страдать. Я все детство пытался понять, слыша песенку про лесного оленя – как это он может лететь «рыжим лесом, пущенной стрелой». Стрелой – понятно. Но с какой стати летает рыжий лес? И неужели он летает быстрее стрелы? Потом мне пришлось уверить себя, что в песенке поется «рыжим лисом, пущенный стрелой». И все стало на свои места. Ну как мог ребенок представит, что рыжий лес пускает стрелы из оленей? Ведь бред же! Рыжим лисом – куда логичнее… Кстати, рыжим лисом – это не просто логичнее, это еще и дельная идея…
Как я уже говорил, мы были на окраине – а здесь все дается проще. На бегу я обернулся лисом. Здоровым рыжим лисом с наглой мордой. Несколько мгновений я продолжал бежать на ногах… тьфу ты, на задних лапах, будто мультяшный персонаж. К тому же на мне оказались надеты коротенькие кожаные штанишки и кожаная жилетка на шнуровке… если у лис есть гей-клубы, то я выгляжу как их завсегдатай! Опустившись на четвереньки я ускорился. Пушистый хвост стегал по булыжникам, заметал следы. Улица, накрытая серым осенним небом, была пуста и безжизненна. В окнах не горел свет, двери были закрыты, а возможно всего лишь нарисованы на стенах. Это какой-то кошмар! Я вильнул в один переулок… в другой… в третий… Но шаги за спиной стучали все чаще и чаще. Нынешнего преследователя не провести лисьими увертками. Я ныряю в очередной переулок – и остановился как вкопанный. Тупик! Глухие стены домов слева и справа. Этажа четыре высотой – глухая кирпичная гладка, еще и оштукатуренная, не зацепишься. Ни окон, ни дверей, разумеется… А впереди – забор. Кирпичный. И тоже высотой с четырехэтажный дом. Собственно говоря, на вид забор ничем не отличался от стен. Но почему-то чувствовалось – это именно забор. За ним пустота, путь к спасению. Шаги за спиной стали бухать реже. Я вздохнул и обернулся.
Богатющая идея Масяня ламерам сновидений должна коленки искусать!
Да, пожалуй ). Лукьяненко интересный товарищ), почитываю тоже. ""
Есть такой старый писательский анекдот...
Начинающий автор приходит к издателю, приносит свой роман. Издатель листает и говорит: "Ничего, ничего... Но название скучное. Придумайте название, чтобы там присутствовали смертоубийство, секс, космос, мистика!"
"Хорошо", - отвечает автор, берет рукопись и пишет название: "Кровавая оргия в марсианском аду". " Он написал под это название рассказ ), причем неплохой ).
Спасибо за базу знаний! Блин я с первого раза уперся в Исая Лукодьянова, в детстве мальчишкой читал Лукьяненко конечно закрыт, 451 Доступ закрыт по юридическим причинам Нужно откуда нибудь с торента тащить.
Окаменел огонь в камине. Застыл стеной хрустальной дождь. Застыла даль глазурью синен. Косых ресниц застыла дрожь...
На заколдованном распутье Падет поверженным любой. Там вечен Сон. Но Смерть отступит Пред тем, кого ведет любовь! И.Болев
- Вы простите, - оправдывался он, - у меня тут архаизм получился: "Пред тем, а не перед тем"... Но это можно исправить. - Это неважно, - сказала Вилена и повторила последние строчки: - "Смерть отступит пред тем, кого ведет любовь"? А Время? - и пристально посмотрела на Ваню. - И Время! - подхватил тот. - Пусть это сказка, - она у меня так и называется "Старая сказка", - но, когда царевна уснула, ее принц еще не родился, - и он смущенно засмеялся. - Что? Как вы сказали? - спросила Вилена и, о чем-то вдруг подумав, страшно заторопилась: - Пойдемте скорей к станции. - А может, покатаетесь? Я вам лыжи бы принес, - робко предложил Ваня. Но Вилену сейчас ничем нельзя было остановить, он еще плохо, совсем плохо разбирался в женщинах. Прощаясь, Вилена поблагодарила Ваню за стихи, и он расцвел. Она загадочно добавила: - Впадают же медведи в спячку зимой. - И уехала.
раньше не читала, заинтересовал ромам меня вечноживущими - до них, я еще правда не дочитала, кто такие) - то ли тюнингующие тело, то ли еще чем подпитывающиеся. На первый взгляд похоже на "Люди как боги", посмотрим что будет на второй..
Дебютировал Тед Чан короткой повестью «Вавилонская башня», опубликованной в 1990 году на страницах журнала «Omni». Эта повесть принесла Чану премию «Небьюла» и две номинации на «Хьюго» и «Локус». После столь изысканного дебюта, Чан участвовал в знаменитом Кларионском семинаре молодых авторов.
В некоторых произведениях Чана присутствует тема или посыл к религии. В его дебютном произведении «Вавилонская башня», отмечается радикальное переосмысление библейского сюжета: у Чана люди строят башню не из-за гордыни, а исключительно из-за любви к Богу, но, добравшись до самого неба, обнаруживают, что их Вселенная подобна цилиндру-клише для копирования глиняных клинописных табличек….
В повести «Ад — это отсутствие Бога» Бог и ангелы представлены безразличными силами природы, и от этого любовь к ним и вера в них должны быть иррациональными, безусловными. В повести «72 буквы» Чан вообще рассматривает факт рождения и воспроизводства человека, как постоянную конечную величину. И герой произведения, с целью спасения человечества от вымирания, подобно творцу, находит неожиданное генетическое решение, проецируя некоторые свойства оживших големов на человека
Да, человек есть башня птиц, Зверей вместилище лохматых. В его лице мильоны лиц, Четвероногих и крылатых. И много в нем живет зверей, И много рыб со дна морей. Н.Заболоцкий
«Вы, деревья, императоры воздуха, Одетые в тяжелые зеленые мантии, Расположенные по всей длине тела В виде кружочков, и звезд, и коронок! Вы, деревья, бабы пространства, Уставленные множеством цветочных чашек, Украшенные белыми птицами - голубкАми! Вы, деревья, солдаты времени, Утыканные крепкими иголками могущества, Укрепленные на трехэтажных корнях И других непостижимых фундаментах! Одни из вас, достигшие предельного возраста, Черными лицами упираются в края атмосферы И напоминают мне крепостные сооружения, Построенные природой для изображения силы. Другие, менее высокие, но зато более стройные, Справляют по ночам деревянные свадьбы, Чтоб вечно и вечно цвела природа И всюду гремела слава ее. Наконец, вы, деревья - самовары, Наполняющие свои деревянные внутренности Водой из подземных колодцев! Вы, деревья - пароходы, Секущие пространство и плывущие в нем По законам древесного компаса. Вы, деревья - виолончели и деревья - дудки, Сотрясающие воздух ударами звуков, Составляющие мелодии лесов и рощ И одиноко стоящих растений! Вы, деревья - топоры, Рассекающие воздух на его составные И снова составляющие его для постоянного равновесия! Вы, деревья - лестницы Для восхождения животных на высшие пределы воздуха! Вы, деревья - фонтаны и деревья - взрывы, Деревья - битвы и деревья - гробницы, Деревья - равнобедренные треугольники и деревья - сферы, И все другие деревья, названия которых Не поддаются законам человеческого языка, - Обращаюсь к вам и заклинаю вас: Будьте моими гостями.
.. Л е с н и ч и й Итак, устроив пышный пир, Я вижу: мыслью ты измерил целый мир, Постиг планет могучее движенье, Рожденье звезд и их происхожденье, И весь порядок жизни мировой Есть только беспорядок пред тобой! Нет, ошибся ты, Бомбеев, Гордой мысли генерал! Этот мир не для злодеев, Ты его оклеветал. В своем ли ты решил уме, Что жизнь твоя равна чуме, Что ты, глотая свой обед, Разбойник есть и людоед? Да, человек есть башня птиц, Зверей вместилище лохматых, В его лице - миллионы лиц Четвероногих и крылатых. И много в нем живет зверей, И много рыб со дна морей, Но все они в лучах сознанья Больного мозга строят зданье. Сквозь рты, желудки, пищеводы, Через кишечную тюрьму Лежит центральный путь природы К благословенному уму. Итак, да здравствуют сраженья, И рев зверей, и ружей гром, И всех живых преображенье В одном сознанье мировом! И в этой битве постоянной Я, неизвестный человек, Провозглашаю деревянный, Простой, дремучий, честный век. Провозглашаю славный век Больших деревьев, длинных рек, Прохладных гор, степей могучих, И солнце розовое в тучах, А разговор о годах лучших Пусть продолжает человек. Деревья, вас зовет природа И весь простой лесной народ, И все живое, род от рода Не отделяясь, вас зовет Туда, под своды мудрости лесной, Туда, где жук беседует с сосной, Туда, где смерть кончается весной, - За мной!
-- Эге-ге! -- послышался рядом голос Лицедея. -- Ты вот скажи, Егор,зачем к нам в лес пришел? Что тебе, своего города не хватает? Мы же к вам не ходим.
Егору и спорить не хотелось, и поворачиваться было лень, чтобы хоть на мужика посмотреть -- в каком он там виде появился. Но плакать перестал, вытер слезы, на солнце высушил. -- Что с вами говорить? -- сказал он немного погодя. -- Мы никогда не поймем друг друга. Живите как хотите и нам не мешайте. Покажите дорогу к людям. Мне от вас больше ничего не надо. -- Да мы-то вам ничем не мешаем, -- сказал мужик откуда-то из ромашек, -- а вот вы нам ох как мешаете! Так за что же вас любить и миловать? -- Так я теперь за всех людей отвечать перед вами должен? Ну и делайте что хотите, только я вам так просто не дамся. -- Нужен ты нам, -- пренебрежительно сказал Лицедей, -- захотели бы, давно тебя на корм травам пустили. Живи уж. -- Спасибо уж, -- в тон ему ответил Егор и встал. -- Разве мы не можем договориться? -- спросила Маша. -- О чем? Что вы от меня хотите? Или скучно вам, поговорить не с кем? Ну, валяйте, разговаривайте. Лицедей оказался маленьким, ростом не больше ромашкового стебля, он сплел себе гнездышко в зарослях травы и сидел там, закинув ножку за ножку. -- А вот то меня, Егор, забавляет, что вы всю природу под себя приспособить вознамерились. Все, что есть в ней живого, все своим считаете. Вот того же медведя в цирке всякой своей ерунде учите. Штаны на него наденете, шляпу, на велосипед посадите и радуетесь. И сказки-то ваши все глупые. Те же люди, только имена звериные. А зачем вы это делаете? А я скажу, зачем. Ведь вам забавно, когда зверь на человека похож. Хоть и похож, а все глупее человека. Вот тем и смешон. Разве это не издевательство? -- Послушай, ты, лешак, -- сказал Егор, отряхивая желтую пыльцу, -- нет, не издевательство. А совсем наоборот. От одиночества это нашего, от несправедливости, что только мы одни на земле и не с кем больше слова перемолвить. Вот и зверей наделяем людским образом, языком и поступками человеческими. А ваше племя никогда людей не любило, недаром издавна вас нечистью зовут. Нечисть и есть нечисть. Что от вас доброго на земле? -- А от вас? -- быстро вставил Лицедей. -- Да, люди много зла принесли и себе, и природе, по и добра не меньше. А вы -- ни то, ни се, ни доброе, ни злое, ни черное, ни белое. -- А вот ты и не прав! -- воскликнул Лицедей, подскакивая в своем гнездышке. -- Мы и то, мы и се, и доброе мы, и злое, и черное, и белое, и рыба мы, и зверье мы, и трава, и букашки -- все это мы. А вы только сами по себе и ничего больше. В природе нет зла и нет рамок, в которые вы ее втискиваете. В ней все едино. И мы с ней -- одно целое. Спойлер-- Оставайся с нами, Егор, -- просто сказала Маша, -- хочешь, таким же будешь, как мы? -- С вами? -- Егор даже присвистнул. -- Да на кой черт я вам, и вы мне для чего сдались? Вот уж спасибо. Невелика радость в гусеницу превратиться да травку жевать с утра до ночи, или птичкой стать да с ветки на ветку перепархивать... Не хочу быть ни деревом, ни дятлом, ни медведем. Не хочу быть ни лешим, ни чертом, ни богом, ни ангелом. Ни волком серым, ни зайцем белым. Ну уж нет, мне и в человеческом облике хорошо живется. Я -- человек, и выше меня нет никого на Земле. -- А ты попробуй, Егорушка, -- сказала Маша,-- может и понравится. -- Нет, -- ответил Егор, -- не понравится. Не нуждаюсь я в вашей милости. Подбросил в воздух топор, ловко поймал его одной рукой. Зайчик блеснул на лезвии. -- Ночью, -- сказала Маша, -- ночью все увидишь и все поймешь. -- Эге, -- согласился и Лицедей, -- ночью, может, и поймешь. Не опоздай на праздник, Егор. Гордись, ты первый из людей увидишь его. И знаешь, почему? А потому, что ты уже и не человек вовсе. Ты только думаешь, что ты человек, а на самом деле -- едва-едва, наполовину. Вот и цацкаемся с тобой, на свою половину перетягиваем. И перетянем, вот увидишь, еще как перетянем! -- Я только тогда перестану быть человеком, когда умру, -- сказал Егор. -- Пока я жив -- я человек, а жить я собираюсь долго. Ясно? -- Ночью,-- повторила Маша, утончаясь и пригибаясь к земле, -- ночью, -- повторила она уже тише, покрываясь коричневой шерсткой, -- ночью, -- и стала косулей, посмотрела на Егора влажным глазом и медленно пошла к лесу и больше уже ничего не сказала. -- Эге! -- подтвердил и Лицедей, отращивая прозрачные крылышки. -- Эге-ге! -- прокричал он, взлетая в воздух. -- Эх, ночка, ноченька заветная! И они ушли с поляны, улетели, растворились в чаще леса, неуловимые, бесформенные, многообразные, непостижимые, как сам лес, как реки и горы его, как звери и птицы его, как сама природа. Человеческий календарь и расчленение однородного потока времени наминуты и часы потеряли для Егора значение. Он плыл в общем неразделимом потоке, влекущем вместе с собой лес с его непрекращающимся переходом, перетеканием живого в мертвое и мертвого в живое; и в самом Егоре беспрерывно умирало что-то и нарождалось новое, неощутимое сначала, чужеродное ему, но все более и более разрастающееся, наполняющее его, переливающееся через край, врастающее в почву, в травы, роднящее его с этим бесконечным непонятным миром, дотоле чужим ему. В той, городской, жизни он никогда бы не поверил всерьез ни в леших, ни в русалок, ни в прочую нечисть, знакомую с детства по сказкам, но воспринимаемую лишь как выдумку, вымысел народа, наделенного богатой фантазией и неистощимой способностью к творчеству. И вот он сам прикоснулся к этому древнему легендарному роду, издревле населявшему славянские земли, к племени, живущему с людьми бок о бок, вымирающему, как само славянское язычество, уходящему в никуда, растворяющемуся в русских лесах, полях и реках. К душе славянской природы прикоснулся он, к истоку и своего собственного племени, все более и более уходящего от природы. И слиться с этим мифическим родом не означало ли и самому обрести свой потерянный корень, уйти на свою незнаемую родину, туда, где русалка нянчит головастиков и пасет мальков, где леший живет внутри дерева, а водяной растворен в озерах, где лес, превратив свою душу в девушку, приносит плоды в руках, пахнущих свежей водой. Слиться с ним к перестать быть человеком или, быть может, наоборот, найти разорванную связь и вернуться к тем временам, когда и люди были едины с природой, и не вычленяли себя из нее, и тела свои населяли душами зверей и птиц, а душу свою посвящали всему живому... И не знал Егор, что станется с ним, в одно он упрямо верил -- смерть его не дождется. Он шел по затихшему лесу, и ни одна сойка не трещала над его головой, и ни один лист не колыхался от ветра, и только хрустели сухие ветки и шуршали травы под ногами. Он не выбирал направление, но куда бы он ни шел, в любую сторону бесконечной тайги, все равно на его пути должны были встретиться люди, и это вселяло в него надежду. Вечер застал его в широкой лощине, поросшей густыми зарослями папоротника. Волглые, ломкие, с узорчатыми листьями, они поднимались до пояса, мешая продвижению. Он ломал их, сминал ногами, роса промочила одежду. Зашло солнце, быстро накатили сумерки, а он никак не мог выбраться из папоротника. Казалось, что лощина растянулась до бесконечности, папоротники вытянулись и стали такими высокими и густыми, что приходилось прорубать себе путь топором. Егор клял себя, что решил пересечь лощину, а не обошел ее стороной, но возвращаться не было смысла, и он шел вперед, а на самом деле кружил, заблудившись там, где заплутать было немыслимо. А наутро пошел дождь. Исподволь, постепенно набирая силу, падала натайгу вода, поила корни и листья, приводила в движение загустевшие соки, обмывала, обновляла, спасала от смерти, сбивала на землю увядшие голубые венчики цветов, лилась ровными тугими струями на спину лежащего человека. Спит Егор посреди поляны, и нет никого рядом с ним, и в то же время вся тайга склонилась над ним и баюкает его, нашептывает сны, один лучше другого. И в снах тех звери и птицы, деревья и травы приходят к нему, говорят с ним на своем языке, и все слова понятны ему, и нет нужды называть живых существ придуманными людьми именами, ибо и он сам, и все они -- едины и неразделимы. Все, что дышит, растет, движется, все, что рождается, изменяется, обращается в прах и снова возрождается, все это, от микроба до кита, было им, Егором, и он был всем этим, живым, вечным. Изменяюсь, следовательно, существую. Суть живого в вечном изменении, и Егор изменился. Изменился, но не изменил ни людям, ни лесу.
...
Василий Петрович продолжал мастерить свои диковинные приборы, оннацеливал на звезды голубые объективы и втайне вздыхал о том времени, когда он правил галактикой и все это безграничное небо было подвластно ему. Врач продолжал свое дело, уже самостоятельно совершенствуя себя, он исцелял неизлечимое и избегал неотвратимого. Егор вернулся не один. С ним пришел бородатый человек, имевший странную привычку подмигивать сразу обоими глазами. Они подолгу пропадали где-то вдвоем, громко спорили о непонятных вещах и даже дрались, а Василий Петрович растаскивал их и клялся расщепить на мезоны. Сам он не дожил до осени. Умирая, он завещал, чтобы его тело отправили в космос, где бы оно, постепенно приближаясь к солнцу, упало бы на его поверхность, и сгорело бы в его недрах, и превратилось бы в поток фотонов, летающих во все концы Вселенной, живой и бессмертной. А врач делал свое дело, писал воззвания, требуя внести леших в Красную книгу, сочинял статьи, которые никто не хотел печатать, яростно спорил и верил, что настанет день единства человека и его планеты, такой маленькой и такой хрупкой.
Он сразу понравился мне. Я понял, что он тот человек, кому можно рассказать обо всем накопившемся за годы одиночества, с кем стоит поделиться и попросить совета. Он не станет укорять свой свихнувшийся разум и не бросится на меня, как на причину своих бед, решил я, когда он привел меня в свой дом. Но все равно, зная по опыту, как удивляет людей мой голос, я очень осторожно поблагодарил его за обед и придвинулся к выходу. Он только слегка вздрогнул и ответил неизменившимся голосом: - "На здоровье". - "Прошу вас, - сказал я, - не пугайтесь. Я не совсем тот, за кого вы меня принимаете, но здесь нет ничего противоестественного и тем более колдовского. Просто я - это я, и если я вам не буду в тягость, то можете сразу сказать мне, я уйду". - "Я не пугаюсь, - улыбнулся он, - я лишен суеверий. Но помните, Мефистофель впервые явился Фаусту в виде черного пуделя?" - "Как видите, я не пудель, - пошутил я, - и смею заверить вас, что никакого отношения к так называемой нечистой силе не имею". Помнится, я еще переменно раскланялся при этих словах. Он рассмеялся и широким жестом обвел комнату: "Искренне рад, располагайтесь как дома. Мне часто не хватает собеседника". - "Мне тоже, - признался я, я уже столько лет ни с кем не разговаривал. У вас есть существа, схожие со мной, но они недоразвиты, а люди полны предрассудков. Для них если не дьявол, то пришелец, на большее фантазии не хватает". - - "Надеюсь, - сказал он, - вы мне расскажете о себе, когда будет желание, но я не тороплю вас. Пойдемте, я представлю вас своему отцу". - "А он?.. - усомнился я. Отец?" - "Ни в коем случае, - снова рассмеялся он, - он уже давно ничему не удивляется". Он привел меня к старику и сказал: - "Познакомься, папа, это мой новый друг. Он будет жить у нас". - "А он не храпит по ночам?" спросил старик и недоверчиво посмотрел на меня. - "О нет, - сказал я как можно вежливее, - я абсолютно здоров". - "Тогда все в порядке, - сказал старик, нисколько не удивляясь, - угости его получше. Что вы предпочитаете на ужин?." - обратился он ко мне. - "О, я неприхотлив, - заверил я, - и привык обходится малым. Странствия на чужбине приучили меня ограничивать желания". - "И далеко ваша родина?" - спросил меня старик. -"Трудно сказать, - ответил я, - это расстояние не измеришь километрами и парсеками. Может быть, она рядом, просто я не знаю, где находится дверь в нее". - "Дверь, ведущая на родину, - повторил старик. - Это интересно..."
это от лица разумной собаки, появившейся в нашем мире, как именно - пока еще не поняла - мембраны вселенной, топология миров, цивилизация симбиоза человек-собака, интерсно))
Цитата
Он, по-видимому, приходил и раньше, но не заставал его дома. Это чувствовалось по уверенному, нетерпеливому стуку в дверь. Михаил сидел в комнате деда и по обыкновению своему слушал старую пластинку. Он никого не ждал в гости, но, посомневавшись, все же пошел открывать. Сдвинул пружину замка и распахнул... На лестничной площадке никого не было. Он повертел головой и увидел собаку. Пожал плечами и прикрыл за собой дверь. - Постойте! - услышал он чей-то странный голос из-за двери. - Не закрывайте. Это я стучал. Поляков снова открыл дверь и посторонился, потому что собака вбежала в прихожую. - Ты чей? - спросил Поляков, не ожидая ответа. - Я ваш друг, - ответила собака, глядя прямо в глаза. - Не бойтесь, я не кусаюсь. - Я не боюсь, - сказал Поляков. - Это ты разговариваешь? - О нет! - воскликнула собака. - Я проглотил магнитофон. - И добавила: - Шутка, конечно. - Я понимаю, - сказал Поляков. - Я люблю шутки. Будем шутить дальше? - Можно и позабавиться, но цель моего визита достаточно серьезна, произнесла собака, дожидаясь, когда ее пригласят в комнату. Что Поляков и сделал жестом руки. - Чай, кофе? - спросил Михаил. - Сахарную косточку? - Благодарю вас, я сыт, - ответил пес, усаживаясь в кресло на поджатые задние лапы, а передними упираясь в пол. - Михаил Поляков, если я не ошибаюсь? - Да, - согласился Поляков. - А вы посол собачьей республики? - Продолжаем шутить, - спокойно отметил пес. - Ну что ж, шутка - это хорошее лекарство против страха. - Да нет же, - засмеялся Поляков, - я и в самом деле не боюсь. Конечно, не каждый день приходят говорящие собаки, тем более такие воспитанные. - Пустяки, - отмахнулся пес, - в конце концов, я не такая уж собака, как это кажется с первого взгляда. Собачий голос лишь отдаленно напоминал человеческий. Скорее он походил на те искаженные голоса, которыми говорят герои мультфильмов, и порой слова звучали неразборчиво. - Так чем я могу служить? - осведомился Поляков. - Отныне я вас нарекаю Виктор-Михаил, - изрек пес. - Вам нравится? - Не смешно, - сказал Поляков. - Зачем мне второе имя? - Первое, - не согласился пес. - Впрочем, это неважно. Конечно, немного иная судьба, другие впечатления детства, привычки, - короче - различия в фенотипе, но генотип тот же самый. Вы родились в сорок первом году, вашего отца звали Александром, мать - Ольгой. Так? - Так, - кивнул Поляков. - Что еще вас интересует? - Степень вашего знакомства с топологией. - Нулевая. Я не знаю, что это такое. - Тогда придется пояснять на пальцах. - На чьих? - рассмеялся Михаил... Странно, но я не потерял надежды вернуться в свой мир, если невольно придаю размышлениям форму дневника. Я заблудился, но нелепо обвинять в этом судьбу, ибо она не фатальность, а лишь неосознанная необходимость.
Нам было легче. Эволюция развернула высшие организмы лицом к лицу, у нас не было дилеммы: мы или они, симбиоз сразу же поднялся на самый высокий уровень - уровень мышления. Мы развивались и совершенствовались как единый биосоциальный организм и сумели избежать многих ошибок других миров. Нам хватило своих. Но, по крайней мере, мы, а не кто-либо другой, первыми узнали о самозащите Вселенной и научились проникать через межклеточную мембрану миров. Формы симбиоза знакомы всем мирам, и здесь я видел множество его проявлений, но чаще всего он принимает черты паразитизма и нахлебничества, вырождаясь чуть ли не в самом начале. Так отношения человека и собаки все больше превращаются в отношения хозяина и паразита, хотя низший симбиоз человека-убийцы и собаки-ищейки не исчез окончательно. Сначала я был удивлен разнообразием собак в чужих мирах, у нас они однотипны и разделяются только на ряд рас, подобно людям. Но потом понял, что прихоть человека давно заменила природную целесообразность. Все эти собаки лишены речи, что неудивительно, - у них слишком длинные лица и слишком гибкие языки. Только здешние боксеры, похожие внешне на нас, способны научиться произношению нескольких несложных слов. Но насколько они...
Миров слишком много. Не знай, удастся ли узнать даже приблизительное их число. Они существуют одновременно в разных плоскостях многомерного пространства, и все они - разветвления одного, первоначального. Вселенная подобна живой клетке, которая делится на части, абсолютно идентичные, но продолжающиеся развиваться независимо друг от друга. В этом непрерывном делении - залог бессмертия Вселенной. Она спасает себя от гибели как инфузория. Делится на две части, каждая из них еще на две и еще; до бесконечности. И если погибнут тысячи, то какая-нибудь непременно выживет и снова разделится, и снова... Я видел мертвые миры. Вселенские катастрофы, о которых люди даже не догадываются, уничтожают их, как огонь бумагу, деформируют время, свертывают пространство, но живы другие миры, живы. Чем дальше точка отсчета от разделения миров, тем больше они не похожи друг на друга. Вселенная, как и все сущее в ней, подчиняется законам эволюции. Мы научились преодолевать параллельные пространства, и ты проходишь сквозь границу, как соломинка через мыльный пузырь. Они соприкасаются друг с другом, взаимодействуют, и тогда появляются так называемые летающие тарелки - стык миров, проекция многомерного пространства в наше, трехмерное. Многие разумные существа предчувствуют начало деления своего мира. Это легко доказать всем им на примере последнего разделения Вселенной. Оно произошло в 1914 году, в августе месяце. С тех пор миры-близнецы развиваются самостоятельно, но, разумеется, пока еще очень схоже. Причины вырастают в следствия, случайности возводятся в ранг необходимости, появляются новые пути, потом очередное деление... Ряд случайностей, накопившихся за десятилетия, привел к некоторым различиям между ними. И вот теперь я мотаюсь из двери в дверь по этим мирам и пытаюсь соединить людей, разобщенных случайностью. Я - спасатель, в этом моя основная цель и в родном мире и повсюду. Человек-хранитель и собака-спасатель. Две ипостаси единого разума моего далекого мира, дверь в который потеряна. Вспомните начало века, говорю я, декаданс, брожение умов, сдвиг и деформация старого мира. Предчувствие конца света и зарождения нового. И вот начало деления. Мировая война. Революция. Потрясения. Рождение двух новых миров, разделенных, идущих своим путем. Подсчитайте, сколько раз повторялось подобное за всю историю...
"- Ты действительно убежден, - спросила Сара, - что видел все, о чемрассказывал мне? - Честное слово, я уже не знаю, как мне заставить тебя поверить, - ответил я. - Неужели ты полагаешь, я все это придумал? Придумал специально, чтобы испортить тебе жизнь? Или ты считаешь, что я не способен чувствовать себя счастливым? Конечно, такой отпетый скептик и дегенерат, как я, чересчур толстокож, чтобы испытывать истинную радость, на которую способна ты, но после такого изнурительного пути и меня должно было пронять... - Да, конечно, - перебила меня Сара, - у тебя не было причин врать мне. Но почему все это видел ты один? Почему не я? Ведь я ничего такого не наблюдала. - Свистун тебе уже все объяснил, - вскипел я. - Он мог заставить прозреть только одного из нас. И он открыл глаза только мне. - Одна из частей моего существа принадлежит Майку, - сказал Свистун. - Одалживали друг другу свои жизни. Есть незримая связь между нами. Его разум всегда со мной. Мы - почти что одно целое. - Одно, - торжественно забубнил Роско, - давно, равно, темно... - Прекрати квакать, - отозвался Пэйнт. - Что за бессмыслица? - Мысль с лица, - невозмутимо ответил Роско. - Самый умный из нас, - прогудел Свистун, - пытается нас чему-то научить. - У него просто переплелись все извилины в мозгу, - сказал я, - вот и вся разгадка. Эти кентавры…"
- Ты недооцениваешь людей, построивших город и посадивших деревья.Они знали, что делали. Каждый из этих миров будет таким же изолированным, как и этот. Все они были задуманы с определенной целью...
- Должен уйти от тебя сейчас, - объяснил Свистун. - Больше не могуоставаться. Слишком долго был в своей второй сущности и должен переходить в третью. - Послушай, - сказал я, - ты ведь без устали говоришь о своих многочисленных сущностях еще со времени нашей первой встречи. - Должен пройти три фазы, - торжественно заявил Свистун, - сначала первую, потом вторую, а затем третью. - Постой-ка, вот оно что, - догадался я, - ты трансформируешься, как бабочка. От гусеницы к кокону, а затем уже превращаешься в бабочку... - Ничего не знаю ни о каких бабочках. - Но за свою жизнь ты ведь успеваешь побывать в трех состояниях? - Вторая стадия должна была продолжаться несколько дольше, - с грустью промолвил Свистун, - если бы мне не пришлось на время перейти в свою третью сущность, чтобы ты смог разглядеть, что же в действительности представляет собой этот ваш Лоуренс Найт. - Свистун, - сказал я, - мне очень жаль. - Не стоит огорчаться, - ответил Свистун. - Третья сущность - это прекрасно. Она желанна. Великое счастье предвкушать ее наступление. - Ну ладно, черт с тобой, - сказал я, - если так надо, то переходи в свое третье состояние. Я не обижаюсь. - Мое третье я - за пределами этого мира, - прогудел Свистун. - Это не здесь. Это - вовне. Не знаю, как объяснить. Очень грустно, Майк. Жалко себя, жалко тебя. Очень жаль, что мы расстаемся. Ты дал мне свою жизнь, а я дал тебе свою жизнь. Мы прошли вместе по трудному пути. Нам не нужно было слов, чтобы разговаривать. Охотно бы разделил свою третью жизнь с тобой, но это невозможно.
Особенно убивала меня догадка, что Джордж и Тэкк тоже где-то нашлито, чего искали, свой идеал. Для всех нашлось место для всех, кроме меня.
Лишь на десятый вечер, когда мы были в двух переходах от началапустыни, я наконец наткнулся на отрывок, показавшийся мне не лишенным смысла:
"...А эти ищут голубого и багрового знания. Они ищут его по всей Вселенной. Они ловят все, что может быть известно или придумано. Не только голубое и багровое, но весь спектр знаний. Они ставят ловушки на одиноких планетах, затерянных в бездне пространства и времени. В синеве времени. Знания ловятся деревьями, и, пойманные, они складируются и хранятся до сбора золотого урожая. Огромные сады могучих деревьев пронзают синеву, на мили погружаясь в нее, пропитываясь мыслями и знаниями. Так иные планеты впитывают золото солнечного света. Эти знания - их плоды. Плоды многообразны. Они - пища для тела и ума. Они круглы и продолговаты, тверды и мягки. Они и голубы, и золотисты, и багряны. Иногда красны. Они созревают и падают. И их собирают. Так как урожай - это время сбора, а созревание - время роста. И голубое и золотистое..."
"...Деревья - это вершины. Деревья достигают высот. Вечнонеудовлетворенные. Всегда ненасытные. Все, что я пишу о деревьях и пойманном знании, - истинно. Их вершины туманны. Голубой туман..."
"Все, что я пишу о деревьях и пойманном знании - истинно..."
Деревья представляли собой что-то вроде фильтров, пропускающих черезсебя распространяющееся по галактике информационное излучение. Миллионы приемников были расставлены на периферии галактики и беспрерывно просеивали информационные волны, анализировали, усиливали их, а затем, после переработки, закладывали полученные данные на хранение. А через определенные промежутки времени являлись "садовники" и извлекали накопленные таким образом знания. К тому же, где и как можно было хранить такую информацию? Конечно, сами деревья не могли дополнительно брать на себя функцию банка данных. Лучше всего эту задачу можно было решить с помощью семян, закладывающих знания в сложные цепи ДНК-РНК, преобразуя сугубо биологические характеристики нуклеиновых кислот таким образом, что, помимо чисто биологической информации, позволяло семенам помещать на хранение самые разнообразные знания других видов, в том числе неорганического происхождения.
Масяня ламерам сновидений должна коленки искусать! 
Целый мир. 
