Мунк все время был занят поиском природы скрытых сил, которые управляют его жизнью. При этом он обладал необычайной способностью визуального и вербального отображения своих настроений. Через девять лет после смерти матери, от туберкулеза умерла его любимая сестра София. Сестра умирала медленно в горячке, сопровождаемой галлюцинациями, и все время умоляла спасти ее. Эдварда угнетало его собственное бессилие и неспособность отца-врача помочь Софии. Умирающей дочери отец велел петь лютеранские гимны. По мнению четырнадцатилетнего Эдварда, отец и его Бог были виновны в смерти сестры. В 80-е годы Эдвард отрекся от религии, он был занят поисками иной системы ценностей. Он считал, что мир пустышка, а люди в нем представляют собой бессмысленную аномалию. Он стал радикальным индивидуалистом, уверенным в том, что он сам себе может обеспечить бессмертие через искусство. 8 октября 1880 года Мунк написал в своем дневнике: «Я решил, что стану художником». Первыми значительными картинами Мунка были «Автопортрет» (1881 год), «Молодая служанка, растапливающая печь» (1883 год) и «Утро» («Служанка») (1884 год). В это время столица Норвегии Христиания (в 1905 году переименованная в Осло) была небольшим городом, в котором современное искусство появилось только в 1819 году, после того, как Якоб Мунк (дальний родственник художника) основал Королевскую школу искусств, в которую Эдвард поступил в 1881 году. Только несколько местных художников, например, Христиан Крог и Фритс Таулов (родственник Поля Гогена), работали в современном натуралистическом стиле. Но ни публика, ни консервативные критики не были готовы к восприятию норвежского, тем более современного или авангардистского искусства. Они были шокированы трактовкой цвета и явной вульгарностью сюжетов картин Мунка. Некоторые норвежские критики травили художника до самой его старости. В 1885 году на стипендию от Таулова, Мунк на короткое время выехал в Париж. В 1886 году он написал картину «Больной ребенок», позднее признанную критиками самой важной в истории норвежского искусства. К этому сюжету Мунк возвращался пятикратно, через каждые десять лет. Мунк считал эту картину важной вехой в своем творчестве. «Большая часть из того, что я потом написал, было создано под влиянием именно этой картины», - писал Мунк.
Его ранние работы, такие как «Автопортрет» (1873) и «Портрет Ингер» (1884), не позволяют сделать какие-нибудь выводы о дальнейшем развитии творчества молодого художника. В 1885 году Мунк едет во Францию и три недели живет в Париже. Ему повезло не только побывать в Лувре, но и застать последнюю выставку импрессионистов. Конечно, подобные впечатления не могли пройти бесследно, появляются картины «Танцевальный вечер» (1885) и «Портрет живописца Енсена-Хьеля» (1885). Однако для первой знаменитой картины художника – «Больная девочка» – характерны сугубо индивидуальный характер и обостренная чувствительность. Художник писал: «Работа над картиной "Больная девочка" открыла мне новые пути, и в моем искусстве произошел выдающийся прорыв. Большинство моих поздних произведений обязано своим происхождением этой картине». В последующие годы Мунк расстается с мечтательной неопределенностью, придававшей его произведениям особое очарование, и обращается к темам одиночества. Смерти, угасания. В 1889 году на персональной выставке Мунк представил сто десять своих работ. Преобладают картины, где художник анализирует отношения фигуры с окружением, будь то интерьер или пейзаж: «Весна», «Вечерняя беседа», «Ингер на берегу». В 1889 году Мунк получил государственную стипендию и снова отправился во Францию. Он оставался там до 1892 года, живя сначала в Париже, затем в Сен-Клу. Четыре месяца Мунк посещал уроки рисунка Леона Бонна, но значительно большую пользу ему принесло изучение картин старых мастеров, а главное современных мастеров: Писсарро, Мане, Гогена, Сера, Серюзье, Дени, Вюйяра, Боннара, Рансона.
Галлен-Каллела, Аксели (Gallén-Kallela, Akseli) (наст. фамилия и имя Галлен, Аксель) (1865–1931), финский художник, лидер национально-романтического направления в изо-культуре финского модерна. Родился в Бьорнеборге (финское название – Пори; порт на юго-западе Финляндии) 26 мая 1865 в семье предпринимателя. Его фамилия выразила двусоставность местной культуры: отец художника пользовался ее шведским вариантом («Галлен»), а дед – финским («Каллела»). Учился в Рисовальной школе Общества поощрения художеств в Гельсингфорсе (1881–1884), а также в академии Р.Жюльена в Париже (1884–1889) у В.А.Бугро и Ф.Кормона. Испытал воздействие Ж.Бастьен-Лепажа. Много работал в Карелии, бывал в Италии и Германии (изучая искусство Ренессанса и модерна), в 1909 и в 1920-е годы путешествовал по Восточной Африке. http://www.liveinternet.ru/tags....5%EB%E0
Аксели поддерживал творческие отношения с русскими коллегами. До революции художник не раз выставлял свои работы в России. Одна из таких выставок стала иметь огромное значение для культурной жизни России. Она пробудила большой интерес у петербуржцев к творчеству финских художников, а Илья Репин написал его портрет.
Своеобразная дружба связывала финского художника с А.М.Горьким, сначала критиковавшим мастера, но в свою очередь явно испытавшим его влияние. Галлен-Каллела написал портрет Горького.
Аксела также был другом и сподвижником Николая Константиновича Рериха. Двух живописцев объединил интерес к легендарному прошлому Севера, взгляд на мир через историю и мифологию. Сходство живописи молодого Рериха и Галлен-Каллела отмечали многие критики и современники этих художников. В 1907 году Николай Рерих побывал в Финляндии, и яркие впечатления от этой поездки воплотились в его работах. На грани двух прошлых веков связалась судьба Николая Рериха и Аксели Галлен-Каллела. Что их объединило? Любовь к Северу – хранителю древних духовных традиций многих народов. Легко понять это устремление финского художника, переводчика «Калевалы», ищущего национальные культурные истоки в Карелии. Откуда эта тяга у Рериха? Очевидно, давала знать связь с корнями скандинавских предков. С другой стороны, это личные поиски общечеловеческих истоков, которые и привели его семью через Финляндию, Скандинавию, США в Индию.
Переплелись судьбы и взаимовлияния. Многое сближало этих двух ярчайших личностей, начиная с легенд о прошлом. Оба совершают путешествия, изучая старину Карелии, оба погружаются в изучение культуры «экзотических» стран. Галлен Восточной Африки и Америки, Рерихи – Востока, Индии.
Оrа Тамir родилась и выросла в Израиле. Заниматься живописью начала в детском саду. Специального художественного образования не имеет. Начала показывать свои работы в Израиле, стала известной художницей после того, как эмигрировала в США. Если вы любите сюрреализм, изысканные цвета и чувственность, вы будете загипнотизированы её работами. Образы затрагивают душу. Её сюрреализм причудливо-нежный, вдумчивый, осторожный, очень яркий, красочный, изящный и изысканный! Ora – сложившийся художник, живет в Калифорнии. Воспитывает трех сыновей. "Опекун".
САРЬЯН Сарьян рисует, бормоча, Ворча, Сарьян рисует, Худой, Прозрачный, как свеча, Рисует, Будто судит… Он говорит: «Сиди ровней, Зачем плывешь, как масло? Ты – в маске, Очень сладко в ней, Сейчас исчезнет маска! Скрипишь зубами? Не беда! Ты зол, но травояден. Что? Уползаешь?.. Никуда не денешься, приятель», До судорог, до тошноты, под канонаду пульса! И – вот он, вот он, вот он – ты! Закончено. Любуйся… Он дышит, как бегущий лось. К спине рубаха липнет… Крича, рисует Мартирос. В конце работы – хрипнет. Сейчас он как уснувший взрыв на перевале горном. Сидит, глаза полузакрыв, нахохлившийся кондор. И кажется бескрылым, но от этого порога ушли в полет давным-давно крылатые полотна!.. Окно раскрыто, а за ним просторно и морозно. И Арарат как будто нимб над гривой Мартироса. Р. Рождественский
Мартирос Сарьян – один из великих художников ХХ века, выдающийся мастер цвета. «Цвет – это истинное чудо! – восклицал художник, – В сочетании с солнечным светом он создаёт внутреннее содержание формы, выражает суть вселенского бытия». Для армянского изобразительного искусства он стал самой крупной фигурой, и эволюция его творчества представляется, поэтому, наиболее поучительной. Ключом к живописному методу Сарьяна всегда был принцип обобщения, понятого в самых разных смыслах: от темы и настроения до пятна и штриха. Полотна Сарьяна, написанные яркими, насыщенными красками, развивают новое эстетическое восприятие, давая возможность понять, что искусство не есть лишь имитация реальности: оно требует свободы воображения и абстрагирования. В то же время художник сохраняет в своих произведениях простые природные формы. Мартирос Сарьян всегда считал природу своим главным учителем.
Брестский музей «Спасённые художественные ценности» — филиал Брестского областного краеведческого музея. Единственный в Беларуси музей, где экспонируются произведения искусства и предметы антиквариата, конфискованные брестскими таможенниками при попытке незаконного вывоза их за рубеж.
Сам Фернан Леже утверждал, что следует традициям французского импрессионизма, в котором его не устраивал не избыток цвета, а отсутствие конструктивной силы, которую он " пытался наращивать усилением, гипертрофией объемов и пластических форм. Уже в первых своих концептуальных произведениях Фернан Леже использовал элементы, которые впоследствии стали основой почти всех его композиций,- напоминающие детали механизмов усеченные конусы, разобщенные объемы и видоизмененные, деформированные руки с плотно сомкнутыми пальцами. Фернан Леже не стремился подражать кубистам, его занимало раскрытие сущности объемов. И если Делоне использовал полутона, Леже пробовал показывать откровенность каждого цвета и объема. "У меня краски живые,- говорил он - Я хотел добиться чистых, локальных тонов, чтобы красный был очень красным, голубой - совсем голубым". "Контрасты формы" Фернан Леже видит не только в абстракциях, но и в предметах ("Натюрморт с книгой", "Будильник"), фигурах людей ("Лежащее обнаженное тело") и даже в природе ("Деревья между домами"). А такие его картины, как "Балкон", "Лестница" и др., поражали всех динамизмом. http://www.art-spb.ru/artspb164.html
Анатолий Тимофеевич Зверев (3 ноября 1931, Москва — 9 декабря 1986, Москва) — известный русский художник-авангардист.
Является ярким представителем периода «Второго русского авангарда», а также выдающимся художником неофициального (нонконформистского) искусства того времени.
Он прожил 55 лет, из которых не меньше сорока творил неповторимую живописную природу. Анатолий Зверев оставил нам более 30 тысяч картин! И это тем более удивительно, что по сути всю жизнь был бродягой.
Сергей Кусков, искусствовед: Это был неприкаянный бунтарь, кочевник по призванию. Все, что обретало устойчивость, не соответствовало его темпераменту. Поистине азартная воля к неустроенности! Вкус к авантюрным дарам и ударам судьбы он превращал в поэтику жизни, неуютную ширь бродяжьей бездомности - в опасность существования на грани падений и взлетов.
Дмитрий Плавинский, художник: Анатолий работал стремительно. Вооружившись бритвенным помазком, столовым ножом, гуашью и акварелью, напевая для ритма: «Хотят ли русские войны, спросите вы у сатаны», - он бросался на лист бумаги, обливал бумагу, пол, стулья грязной водой, швырял в лужу банки гуаши, размазывал тряпкой, а то и ботинками весь этот цветовой кошмар, шлепал по нему помазком, проводил ножом две-три линии - и на глазах возникал душистый букет сирени!
Валентин Воробьев, художник: Размах его натуры был ошеломляющ. Двери лучших московских ресторанов открывались настежь при его появлении. Швейцар получал червонец в зубы, официантка - за пазуху. Зверев жил одним днем, не заглядывая вперед. Утро начиналось шампанским, день - пиршеством, вечер - пьяной дракой. Всегда находились молодцы с толстыми кулаками и твердых правил. Они били художника до полусмерти, как самого ядовитого гада, и сдавали в милицию на очередную обработку. Свой гнев Зверев вымещал на гражданах с зачатками человечности. И этим, не растерявшим совести, доставалось больше всего оплеух и разбитых стаканов.
Зоя Попова-Плевако, искусствовед: В ранний период творчества любимым писателем Толи был Гоголь. Иллюстрированы были «Сорочинская ярмарка» и «Вий», «Страшная месть» и «Мертвые души». На «Мертвых душах» возникла заминка. Зверев не знал, в какие костюмы одеть героев и впервые в жизни бросился в библиотеку за изобразительным материалом по культуре России первой половины ХIХ века. На моей памати это был единственный случай, когда Толя воспользовался работами других художников. В том гоголевском цикле Зверев уделил большое внимание самому автору, написав несколько трагично печальных его портретов.
Георгий Костаки, коллекционер: Он поражал своей природной мудростью. Однажды, уехав по срочному делу, я оставил его на несколько часов с Фальком. Что они обсуждали, я не знаю. Но, когда я снова встретил Фалька, тот сказал мне: «Знаете, Костаки, я ценю Зверева как художника. Но после бесед с ним понял, что философское видение и переосмысление окружающего мира - это дар мыслителя Зверева художнику Звереву».
Галина Маневич, лингвист: Разговор с Анатолием Зверевым никогда не был тривиальным житейским общением. Зверев говорил иносказаниями, играл односложными предложениями, вращая корневую структуру слова, вытягивая через фонетику его самоценность, как бы добираясь до первоначального смысла. Таким образом, обычный разговор начинал обретать поэтическое звучание: рождалась не обыденная речь, но стихи Зверева. Стихи были то короткие, мгновенно возникшие по ритмическим и звуковым ассоциациям, то витиеватые, где слово цеплялось за слово в поисках точности описания увиденного вдруг знака жизни - столь любимого им знака «Дзен».
Дмитрий Плавинский: Зверев рассуждает о поэзии:
- Знаешь, почему Пушкин был посредственным поэтом? - Ну, почему же? - Потому что ему не приходило в голову, что поэзия должна быть неожиданной. - То есть? - Да вот, хотя бы: «Мороз и солнце, день чудесный!», а надо бы: «Мороз и солнце, дерутся два японца».
Владимир Немухин, художник: Он не любил Пушкина, считая его поэтом официальным. А все официальное ему не нравилось. А вот Лермонтов - это не официальный поэт. И по Лермонтову он много рисовал. Я однажды спросил его: «А не попробуешь ли ты Демона нарисовать?» Он ответил: «Врубель уже все сделал». А Врубеля он очень любил. Иногда даже сравнивал себя с ним. Его любимой работой, которую нарисовал еще в детстве, была «Роза». «Ты знаешь, старик, - говорил он мне, - это была гениальная роза - как у Врубеля».
Георгий Костаки: Одетый всегда в потрепанное, в пиджаке не по размеру, он напоминал человека из партизан. Его друзья давали ему свою одежду, которую он принимал с благодарностью. Он не любил новой одежды...
Андрей Амальрик, писатель: Небритый, в надвинутой на глаза кепочке и в грязной одежде с чужого плеча, Зверев вызывал брезгливость у многих. И вместе с тем сам отличался чудовищной брезгливостью: никогда, например, не ел хлеб с коркой, а выковыривал серединку, рассыпая вокруг хлебные ошметья, пил из бутылки, чтобы не запачкать воду о стакан, при этом - не касаясь губами горлышка.
Игорь Маркевич, дирижер: Во время работы Зверев достоин камеры Клузо. Им овладевает исступление: рука, как бы управляемая приказом, выбрасывает бурный поток образов, за которым едва успевает мысль. И такая быстрота переходов мысли, что некоторые картины Зверева тому, кто видит их рождение, представляются художественными энцефалограммами.
Михаил Кулаков, художник: Он часто посещал зоопарк, где делал удивительные наброски. Время исполнения - доли секунды. Манера рисования настолько экстравагантна, что разжигает нездоровое любопытство публики. Спящий лев рисуется одним росчерком пера. Линии рисунка - от толщины волоса до жирных, жабьих клякс. Или прерывисты, словно он рисует в автомобиле, скачущем по кочкам. Характер поз, прыжков животных точен и кинематографичен.
Валентин Воробьев, художник: Обладая нечеловеческой силой воли и гибельным гипнозом, он заставлял знаменитого дирижера Игоря Маркевича бегать за коньяком и перемывать без того чистые стаканы. На моих глазах всемирно известный музыкант Валентин Варшавский стоял за спиной Зверева с подносом водки, в то время как художник, огрызаясь и стряхивая с себя чертей, рисовал его дочку и жену. Профессор Пинский, знающий наизусть Шекспира в подлиннике, робко прислушивался, что скажет Зверев о звучности русского перевода.
Владимир Немухин: Конечно, он родился чрезвычайно одаренным человеком, просто невероятно одаренным. Он родился гениальным музыкантом. Я слышал, как он играет. Это был не просто стук кулаками по клавишам. Он играл, великолепно играл. Я помню, как в одном доме он сел за фортепьяно, и я поразился: передо мной сидел пианист. А скульптор какой он был! Я видел его лошадок, он делал их из глины, серой глины... Я еще хотел договориться с хозяевами, чтобы отлить их в бронзе. И шашистом он был прекрасным. Знаменитый Копейко говорил, что если бы не рисование, то он был бы чемпионом по шашкам.
Дмитрий Плавинский: Свою жену Люсю с двумя детьми Зверев запирал, уходя в Ботанический сад играть в шашки, на амбарный замок. Оставлял ей краску и стопу бумаги - чтобы к вечеру все было изрисовано. У Люси тогда был период «кипящих чайников». Чтобы создать эффект кипения, Люся обмакивала пятерню в разные краски и шлепала ею по «чайнику». И так из листа в лист - бесконечная серия. Зверев приходил вечером и на всех «чайниках» ставил свое знаменитое «АЗ». Вся пачка этих «чайников» была предложена Игорю Маркевичу для выставки в Париже. Когда впоследствии Зверев получил фотографии той парижской экспозиции, люсины чайники занимали центральную часть выставки. Он крайне опечалился: «Неужели французы в живописи ничего не понимают?»
Полина Лобачевская, доцент ВГИКа: Удивительно действовала на него природа. В лес входил молча, торжественно, будто являлся на большой и важный праздник. Вглядывался и стремительно шел, словно направление было ему хорошо известно. Вдруг останавливался и пристально смотрел - то был взгляд Лешего или Пана. А дальше происходило чудо: в течение очень короткого времени он набирал корзину грибов. Я же успевала лишь заполнить дно своей корзинки. «Они мне открываются, а тебе, видать, нет», - говорил он.
Григорий Серебряный, ученый-инженер: Как-то я показал ему свою книжку о термоэлектрических холодильниках. Он полистал ее и на полном серьезе сказал: «Гениально! Формулы очень красивые». Мне кажется, он во всем разбирался, даже в кулинарии. Однажды мы с Толей взялись варить суп. В ведре. И, как дань его манере писать, кидали туда все, что нашлось в доме: почки, сухофрукты, рыбные консервы, пшено, макароны, картошку, зелень, баклажаны... Прекрасный был суп! В жизни не ел ничего лучше!
Михаил Кулаков: Зверев признавал только один вид общественного транспорта - такси. На пути следования нежелательны встречи с милицией в любом виде и работниками КГБ, которые были заняты подробной слежкой за Зверевым. В таких обстоятельствах такси - наилучший способ улизнуть из-под органов. План прост: как можно быстрее добраться до очередного знакомого, где можно скрыться от враждебного мира, выпив и закусив.
Полина Лобачевская: История его взаимоотношений с Оксаной Михайловной Асеевой - история преданной любви, осветившей и жизнь Толи, и жизнь Оксаны Михайловны. Она, благодаря своему опыту и высочайшей культуре, сумела, несмотря на грубость Зверева, по достоинству оценить и душевные качества Толи, и его талант. Многим казалась странной, смешной любовь художника к очень пожилой женщине. Но ведь это была любовь и тяготение не только к конкретной женщине, но к целой эпохе, к серебряному веку русской культуры... Не случайно в то время он писал множество стихов, вступая в соревнование с Председателем Земшара Велимиром Хлебниковым.
Вячеслав Калинин, художник: Видел я Анатолия Тимофеевича и в работе, и в пьянстве, и всегда удивлялся цельности его жизни. Казалось, пьянство - естественное состояние его жизни. Я мучился, припоминая себя после выпитого, он же, улыбаясь, говорил: «Старик, веди себя прилично! Купи бутылку!» За трешник он писал портрет, а уж если оставался ночевать, то хозяин дивана получал кучу рисунков. Как сейчас, вижу его хитро подмигивающую физиономию, слышу хриплый голос: «Старик, дай рубль, увековечу». И были у него тогда уже деньги, да не мог он жить иначе, и все мы, кто был рядом с ним, не могли представить его иным.
Рубина Арутюнян, искусствовед: При мне на предложение Третьяковской галереи приобрести его работы он ответил: «Третьякову и сам бы подарил с удовольствием, а вам зачем - пылиться в запасниках? Я уж лучше нарисую кому-нибудь за десятку - пусть висит дома на стене». Памятны те минуты, когда он, заканчивая работу и сравнивая натуру с портретом, как всегда, произносил свое непременное - «Улыбочку!» и делал последний мазок. А затем начинал тщательно выводить свои инициалы. «В конце концов, - говорил он, - моя подпись тоже что-нибудь значит.
Сергей Кусков: Он обладал способностью превращать в живопись буквально все, что попадало в поле его внимания, звериным чутьем вторгаясь в мимолетность мгновения. Он доказал, что и один в поле воин, развязав «агрессию» экспрессивно яростного письма и победив столь же яростно и несомненно. В исступлении чувств он сотворил, изобрел, произвел новый слой реальности, вздыбленное, заряженное цветосветом, иное пространство. Унесенное на своих крепких плечах наследие он переписал нервным, корявым, но озаренным почерком.
Если вы думаете, что самым несчастным художником на свете был, скажем, Винсент Ван Гог, значит, вы ничего не знаете о биографии Эдварда Мунка. У Ван Гога хотя бы было нормальное детство. А Мунк был мальчиком, который даже не надеялся дожить до зрелого возраста. Правда, умер он все-таки глубоким стариком, обеспеченным и почитаемым. Но и это не принесло ему даже тени счастья. Эдвард Мунк был сыном Кристиана Мунка, армейского врача, который познакомился и сочетался браком с Лорой-Катериной Бьолстад, когда его полк в 1860-е годы квартировал в маленьком норвежском городке Лётене. Там родились старшие дети: Софи в 1862 году и Эдвард в 1863 году. Через год семья переехала в Христианию (ныне Осло), где на свет появились еще трое детей — Андреас, Лора и Ингер. Лора-Катерина, вероятно, заболела туберкулезом еще до замужества, и Мунк на всю жизнь запомнил, как она кашляла кровью в платок. Она умерла в 1868 году на глазах у Софи и Эдварда. Кристиан и до смерти отличался религиозностью, а теперь и вовсе стал каждый день напоминать детям о близости смерти и вечного проклятия. Так что маленький Мунк был уверен, что со дня на день умрет и окажется в аду. Ко всему прочему, он отличался слабым здоровьем: сначала его преследовали постоянные бронхиты, а с 13 лет он начал кашлять кровью. Однако он смог преодолеть болезнь — в отличие от сестры, которая умерла от туберкулеза.Одна радость оставалась у бедного ребенка — рисование. Он забирался на печь и там рисовал углем. Уже в это время проявилась его особенность — живопись помогала ему справиться с душевными переживаниями. Впоследствии Мунк рассказывал:«Однажды я поссорился с отцом. Мы поспорили о том, как долго грешникам суждено мучиться в аду. Я считал, что самого большого грешника бог не будет мучить более тысячи лет. А отец сказал, что он будет мучиться тысячу раз тысячу лет. Я не уступал. Ссора закончилась тем, что я хлопнул дверью и ушел. Побродив по улицам, я успокоился. Вернулся домой и хотел помириться с отцом. Он уже лег. Я тихонько открыл дверь в его комнату. Стоя на коленях перед постелью, отец молился. Таким я его никогда не видел. Я закрыл дверь и ушел к себе. Мною овладело беспокойство, я не мог заснуть. Кончилось тем, что я взял блокнот и начал рисовать. Я написал отца на коленях перед постелью. Свеча на ночном столике бросала желтый свет на ночную рубашку. Я взял коробку с красками и написал все в красках. Наконец это мне удалось. Я спокойно лег в постель и быстро заснул».Кристиан был категорически против увлечения сына и отправил его учиться на инженера. Год спустя Эдвард, несмотря на яростное сопротивление родителя, поступил в Норвежский институт искусств. Возможно, отец смирился бы с выбором сына, если бы тот стал «приличным» художником, работал в традиционной манере, получал много заказов и не нуждался в деньгах. Однако Эдвард выбрал самое радикальное направление — экспрессионизм, да еще и связался с богемной компанией, пристрастился к алкоголю, начал заводить романы с женщинами, в том числе замужними.Тогда же он начал работу над своим первым шедевром «Больной ребенок», на котором он изобразил свою сестру Софи на смертном одре. Когда он работал, слезы текли у него по лицу. Но когда картина была выставлена, публика ее осмеяла: «Выставлять такое! Это же скандал! Картина не завершена и бесформенна, сверху вниз изображение рассекают странные полосы…» Несчастья обрушиваются на Мунка одно за другим. У сестры Лоры начинают проявляться первые признаки шизофрении. Умер отец. Даже то, что Мунка награждают стипендией для поездки в Париж с целью совершенствования мастерства, не уменьшает его боль. Позже, уже в 1930-х, он сказал: — О Париже я ничего не помню. Помню только, что перед завтраком мы выпивали, чтобы протрезветь, а потом пили, чтобы опьянеть . Довольно быстро Мунк становится известным, даже знаменитым художником. На его картины по-прежнему негативная реакция, но иногда встречаются и восторженные отклики. Мунк продолжает переносить на холст собственные страдания. Он задумывает цикл «Фриз жизни» — серию картин на «вечные темы» любви и смерти. В 1893 году он принимается за свое самое прославленное произведение — «Крик».
Событие, послужившее поводом к созданию картины, произошло за несколько лет до этого, на прогулке по Христиании, Мунк писал об этом в своем дневнике.
«Я шел по дороге с друзьями. Солнце село. Внезапно небо стало кровью, и я ощутил дыхание скорби. Я замер на месте, привалился к ограде — я чувствовал смертельную усталость. Из туч над фьордом потоками лилась кровь. Мои друзья двинулись дальше, а я остался стоять, дрожа, с открытой раной в груди. И услыхал странный протяжный крик, заполнивший все пространство вокруг меня». То, о чем пишет художник, возможно, не совсем было плодом его воображения. Прогулка проходила в Экеберге, северном пригороде Христиании, где разместилась городская скотобойня, а по соседству — приют для умалишенных, куда поместили сестру Мунка, Лору; вой животных перекликался с воплями безумцев. Под воздействием этой ужасной картины Мунк изобразил фигуру — человеческий зародыш или мумию — с открытым ртом, схватившуюся руками за голову. Слева, как ни в чем ни бывало, шагают две фигуры, справа бурлит океан. Наверху — кроваво-красное небо. «Крик» — это потрясающее выражение экзистенциального ужаса. Отдельная часть биографии Мунка — история его взаимоотношений с противоположным полом. Несмотря на хилое здоровье, Мунк был очень красив, друзья даже называли его «самым красивым мужчиной Норвегии». Разумеется, романы Эдварда были неизменно сложными и запутанными.
Среди его вампирических любовниц всех превзошла Тулла Ларсен, богатая наследница, с которой Мунк познакомился в 1898 году, когда ей было двадцать девять лет. Это была страсть с первого взгляда, но когда Мунк попытался сбежать, она гонялась за ним по всей Европе. Все же ему удалось улизнуть, и два года они провели врозь, но Ларсен не успокоилась: она выследила Мунка и, заявившись на морское побережье, где он тогда жил, поселилась в соседнем доме. Однажды поздним вечером Мунку принесли записку: Ларсен пыталась покончить с собой. Мунк бросился к ней и нашел ее в спальне, но едва увидев возлюбленного, дама бодро вскочила с постели. Потом последовали разбирательства о том, могут ли они быть вместе, в результате которых у кого-то из двоих в руках оказался пистолет, кто-то нажал на спуск, и пуля раздробила Мунку средний палец на левой руке.
К тому времени материальное положение Мунка существенно улучшилось: к нему пришло признание, а с ним и заказы. Однако внезапно Мунк начал подозревать в незнакомых людях тайных полицейских агентов, посланных следить за ним. Кроме того, у него случались приступы частичного паралича: то нога немела, то рука — сказалось злоупотребление алкоголем. В 1908 году друзья поместили его в клинику для душевнобольных под Копенгагеном, и полугодовое пребывание там пошло художнику на пользу.
Вернувшись в Норвегию, Мунк поселился в одиночестве. Устроил себе мастерскую под открытым небом и обнес ее стенами 4-метровой высоты. В его доме была крайне непритязательная обстановка: кровать, пара стульев, стол. Он продолжал хорошо зарабатывать и даже содержал своих родных, но не общался с ними. Он был практически официально признан великим норвежским художником, но торжества в честь его юбилеев его не волновали, а журналистов он прогонял. Стоит отметить, что в 1918 году он даже переболел «испанкой», которая унесла немало жизней, но выжил, несмотря на свою вечную болезненность. При этом он постоянно боялся за свою жизнь: боялся заболеть бронхитом, боялся включать газовую плиту, боялся, что заболеет и умрет кто-то из его родственников.
Однажды в Осло приехал Рабиндранат Тагор. Он выступил в актовом зале университета с лекцией об искусстве, в которой утверждал, что духовное содержание играет большую роль в искусстве Востока, чем в искусстве западного мира. Ему сразу понравилось искусство Эдварда Мунка, и он купил одну из его картин. Через несколько лет в Осло приехал близкий друг Тагора. Он привез Мунку привет от Тагора. Я отвез его к Мунку и переводил беседу. Друг Тагора низко склонился перед Мунком и сказал: — Мой господин и друг Рабиндранат Тагор просил передать вам свой почтительный привет. Он ценит вашу картину как жемчужину в своей коллекции. Мунк попросил меня поблагодарить и спросить, что он думает о жизни после смерти. Индус считал, что все должны заново пережить свою жизнь, пока не станут чистыми и добрыми. Мунк спросил, знает ли он таких чистых и добрых людей, которым не нужно заново переживать свою жизнь. Индус ответил: — Мало кто совершенен. Я знаю только одного — Махатма Ганди. Мунк спросил, не избежит ли Тагор необходимости заново пережить свою жизнь. Друг Тагора сказал: — Мой господин — великий мастер. Может быть, он величайший писатель, живущий в Индии. Но ему придется пережить жизнь снова. — Разве то, чего художник достигает в искусстве, не самое главное? Спросите, не считает ли он, что Тагор достиг вершин искусства. Индус ответил: — Тагор — великий художник. Может быть, величайший и живущих в Индии, но я думаю, что ему придется заново пережить жизнь. — Если художник достигает вершин искусства, то ему просто-напросто некогда посещать больных и помогать бедным. Скажите это ему и спросите, неужели Тагор не весь в своем искусстве, неужели он не достиг вершин искусства? — Индус повторил: — Мой господин Тагор — великий мастер. Но и ему, как нам всем, придется заново пережить свою жизнь. Сначала Мунк безмолвно взирал на гостя. Затем сделал шаг вперед и низко поклонился. Он потерял равновесие и чуть было не упал, но удержался, сделав несколько мелких быстрых шажков. И, выходя из комнаты, сказал мне: — Уведите его к черту. Рольф Стернесен. «Эдвард Мунк» Так Мунк дожил до тех пор, когда в 1937 году нацисты в Германии включили его в список «дегенеративных художников». Мунк опасался за свою жизнь, когда в апреле 1940 года немецкие войска вторглись в Норвегию. Как это ни странно, поначалу нацисты пытались завоевать его расположение. Мунка пригласили в организацию норвежских художников, которую опекала новая власть; он отказался и начал ждать, когда к нему вломится полиция. Позже ему велели убраться из собственного дома, но приказ так и не был исполнен. Растерянный и напуганный, Мунк продолжал работать — в основном над пейзажами и автопортретами. Он умер 23 января 1944 года, спустя примерно месяц после своего восьмидесятого дня рождения.
Но Мунк и после смерти не переставал удивлять. Когда его друзья вошли на второй этаж дома Мунка, куда при жизни он в течение многих лет никого не пускал, они были поражены. Помещение с пола до потолка было заполнено работами художника: 1008 живописных полотен, 4443 рисунка, 15 391 гравюра, 378 литографий, 188 офортов, 148 резных деревянных досок, 143 литографических камня, 155 медных пластин, бесчисленное множество фотографий и все его дневники. Все свои произведения Мунк без каких-либо условий завещал городу Осло, и в 1963 году в столице Норвегии открылся Музей Мунка, где хранится все, что было найдено в его доме. Огромное наследство человека, который в детстве был уверен, что умрет, не успев стать взрослым. По материалам книг Рольфа Стернесена «Эдвард Мунк» и Элизабет Ланди «Тайная жизнь великих художников»
Огюст Эрбен (фр. Auguste Herbin; род. 29 апреля 1882 г. Ивюи близ Камбре — ум. 1 февраля 1960 г. Париж) — французский художник, один из главных представителей геометрического абстракционизма.
