Эстетикой мышления можно назвать наши беседы в связи с тем, что искусство, как известно, прежде всего – радость, а речь у нас должна идти о радости мышления. По – видимому, не существует ни одного нашего переживания искусства или занятия искусством, которое не было бы связано с особым пронзительно – радостным состоянием человека.
Пруст даже как – то заметил, что может быть, критерием истины и таланта в искусстве, в литературе является состояние радости у творца. Состояние творческой радости может быть и у того, кто читает или смотрит. Что это за состояние радости, которое к тому же еще может быть и критерием истины? Можно сказать, что у мышления есть своя эстетика, что мысль безусловно связана с радостью, иногда с единственной радостью человека. Эта радость относится и к мысли, о которой я хочу беседовать с вами, и к мысли, в связи с которой вообще возникает вопрос: "что это значит?", "что это за состояние у человека и зачем оно вообще?". Иногда или чаще всего нам ничего не остается, кроме того, чтобы получить светлую радость мысли. Можно к ней добавить и другие прилагательные. Например, чаще всего достоинство человека выражается и может выразиться в том, чтобы хотя бы честно мыслить. Мы многое делаем по принуждению, и часто то, что мы делаем, не зависит от нашего героизма или трусости. Но есть одна какая – то точка, в которой мы, вопреки всем силам природы или общества, можем хотя бы думать честно. И я уверен, что каждый из вас, независимо от того, удавалось ли вам быть не просто в состоянии честности, а в состоянии честной мысли, знает особую какую – то вещь, которую человек испытывает, когда загорается неизвестно откуда пришедшая искра, которую можно назвать Божьей искрой. Существует особое состояние пронзительной, томительной ясности, отрешенности и какой – то ностальгической, острейшей, кручинной или сладко тоскливой ясности. Даже беду в мысли (в том, что я называю мыслью и чего пока мы не знаем), даже эту беду можно воспринять на какой – то звенящей, пронзительной, как ни странно, радостной ноге. Но что может быть радостным в беде? Только то, что ты – мыслишь, г. е. твое сознание твоего сознания. Но можно ли думать, когда тебе больно и испытывать от этого радость? Радоваться можно лишь тому, что в этой боли выступило с пронзительной ясностью. Ты смотришь, опустив руки, и тем не менее никто у тебя не может отнять того, что ты видишь, – если, разумеется, видишь. Это состояние может испытывать каждый. Во – первых, его трудно разъяснить и объяснить, а во – вторых, оно растворено в других состояниях. Такое состояние может возникать в ситуации неразделенной любви и испытывая его, мы естественно, отождествляем это с любовью, не отделяем одно от другого. Но тем не менее то, о чем я говорю, есть в этом состоянии мысль, а не любовь. Или когда мы с такой же поразительной ясностью может видеть справедливость. Вот, например, мы можем видеть двух сцепившихся врагов, рвущих друг другу глотку и знать, что они братья родные, они же сами этого не знают, они продолжают борьбу, но ТЫ – знаешь, ТЫ – видишь. Выразить этого ты не можешь, так как не можешь свое сознание о том, какова природа действий наблюдаемого человека, навязать другому, если он сам себя не понимает. Он не понимает, что тот, кого он ненавидит, на самом деле его брат. Ты со стороны ясно видишь это положение, а он этого не видит. Трагически на твоих глазах сцепились обстоятельства вражды и ненависти, а ты видишь другой смысл этого с абсолютной ясностью, но недоказуемой. Ни сам себе не можешь доказать, ни этим сцепившимся в борьбе врагам – братьям. И более того, ты не можешь даже им помочь. Но поскольку ты видишь этот другой смысл – их братство, – то в этой способности умственно видеть нота радости все же присутствует. Что бы ни случилось, как бы они друг друга ни терзали, куда бы ни покатился мир, но увиденное знание истинной связи этих людей – их братство и есть то, что ты увидел и это называется мыслью или истиной, – это уже случилось, это необратимо, этого отнять нельзя, это было. И, может быть, именно с такой необратимой исполненностью и связана радость.
... Существуют и происходят очень странные совпадения. Об этом мне тоже придется говорить, чтобы у вас не было смущения, не возникало бы никакого комплекса неполноценности перед тем, что тема такая высокая, перед высоким делом мышления или сознания, смущения что вы – де ничтожны, а мысль великих мыслителей велика и вам до нее не достать. Пока я условно назову это коинциденцией, т. е. совпадением. Я хочу выразить здесь простую вещь: если вы что – либо помыслили, это существует даже если кто – то другой уже это говорил. Конечно, трудно определить критерием, что такое помысленное в отличие от непомысленного и пока придется остаться на интуитивном уровне. И это будет темным, пока мы не прокрутимся по всем ответвлениям этой темы. Так вот, если что – то помысленно вами – оно ваше, даже если это совпадает с мыслью другого человека, даже если это совпадет с мыслью великого мыслителя.
Вот что за писатель Грин! Его недооценили. Он был отнесен к символистам, между тем все, что он писал, было исполнено веры именно в силу, в возможности человека. И, если угодно, тот оттенок раздражения, который пронизывает его рассказы, – а этот оттенок, безусловно, наличествует в них! – имел своей причиной как раз неудовольствие его по поводу того, что люди не так волшебно-сильны, какими они представлялись ему в его фантазии. Интересно, что и он сам имел о себе неправильное представление. Так как он пришел в литературу молодых, в среду советских писателей из прошлого, причем в этом прошлом он принадлежал к богеме, то, чтобы не потерять уверенности в себе (несколько озлобленной уверенности), он, как за некую хартию его прав, держался за ту критическую оценку, которую получил в свое время от критиков, являвшихся проповедниками искусства для искусства. Так, с гордостью он мне сказал: – Обо мне писал Айхенвальд. Я не знаю, что о нем писал Айхенвальд. Во всяком случае, он относил себя к символистам. Помню характерное в этом отношении мое столкновение с ним. Примерно в 1925 году в одном из наших журналов, выходивших в то время, в «Красной ниве», печатался его роман «Блистающий мир» – о человеке, который мог летать (сам по себе, без помощи машины, как летает птица, причем он не был крылат: обыкновенный человек). Роман вызывал общий интерес – как читателей, так и литераторов. И в самом деле, там были великолепные вещи: например, паническое бегство зрителей из цирка в тот момент, когда герой романа, демонстрируя свое умение летать, вдруг, после нескольких описанных бегом по арене кругов, начинает отделяться от земли и на глазах у всех взлетать… Зрители не выдерживают этого неземного зрелища и бросаются вон из цирка! Или, например, такая краска: покинув цирк, он летит во тьме осенней ночи, и первое его пристанище – окно маяка! И вот когда я выразил Грину свое восхищение по поводу того, какая поистине превосходная тема для фантастического романа пришла ему в голову (летающий человек!), он почти оскорбился: – Как это для фантастического романа? Это символический роман, а не фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа!
Леонид Леонов сыграл большую роль в развитии философского романа 30–90-х годов XX века. Его романы в отличие от многих творений собратьев по перу регулярно появлялись в печати, пьесы (особенно «Нашествие») шли во многих театрах Советского союза.
Над романом «Пирамида» Л. Леонов работал несколько десятилетий. В 1970 г. первая редакция «Пирамиды» была закончена, но на вопрос, почему задерживается публикация, писатель обычно отвечал: «Не хочу, чтобы были неприятности у его редактора» http://bookz.ru/auth...ramida_834.html Предвестье желанного недуга вытеснило недавнюю горечь, превращаясь в тугое бесноватое пламя. Напрасно прежние, в порядке очередности созревавшие души ненаписанных книг ломились из меня наружу, как из горящего дома. Им приходилось посторониться, пока через кончик пера, как по трапу, не сойдет на бумагу скромная, с веснушками и в ситцевом платьице, снаружи ничем для глаза не примечательная девочка со старофедосеевской окраины. Отсюда смутная, пока столь заманчивая на дальнем прицеле и, оказалось впоследствии, неосуществимая тема размером в небо и емкостью эпилога к Апокалипсису. Мне предстояло уточнить трагедийную подоплеку и космические циклы большого Бытия, служившие ориентирами нашего исторического местопребывания, чтобы примириться с неизбежностью утрат и разочарований, ибо здесь с моей болью обитал я. ---------- умеренность собеседника, который, целиком разделяя ваши предчувствия, в той же степени не сгущает красок. Вот, заодно с прочими пережитками старины наконец-то отмирает в людском обиходе уже теперь ставшее стыдным понятие греха, и человечество, преступив рубеж, лавинно вторгается в вожделенное царство безграничной свободы от стеснительных прадедовских запретов. Сладостное скольжение по возрастному наклону с упоительным ветерком в ушах заметно убыстряется, и вся цивилизация блоками втягивается вослед, в круговерть образовавшейся прорвы. Детская, в человеческой природе заложенная страсть к разрушению птичьих гнезд, позже восходящая к восторгам брачной утехи, на известном уровне самозабвенного могущества и по той же логике глубинного осквернения увенчается показной доблестью завоевателей – блудом на чужих алтарях, меж тем уже не хватает ни заповедей, ни кладов и недр на утоление маниакальных потребностей сытости, и тогда распаляющая воображение мечта дотянуться до небес ищет в интеллектуальном кощунстве источники наслажденья. А без того чем заняться уму и как ему бороться с другим, преуспевающим кандидатом на трон жизни?.. Не торопитесь, с вашего позволенья я назову его потом. Итак, все чаще, сильней голода и нужды наркотическая одержимость толкает людей повторить шалость Пандоры. Приоткрою вам по дружбе: незадолго до того, как возникает над головой у них черное курчавое облако с огненной бахромой, правнуки ваши выпустят в мир всякого рода шедевры кровосмешения, позывающие на кровавую рвоту фантомы вроде кошки с грибом, холерного вибриона с жирафом. А уж там сама собой наступит срочная необходимость бежать с отжитой планеты в прискорбный финал, куда я приглашаю вас сойти на минуту для ознакомленья. Были все основанья ужаснуться проступившей очевидности – близко стало предначертанное в писании владычество его, если со столь дерзостным нахрапом рассуждает о вещах, дотоле для него неприкасаемых.
Предчувствующий и предвидящий ироник направлен своим сознанием в будущее и одновременно в прошлое, так как будущее является ему в совершенном виде (future perfect). Для незнающего будущее — впереди, он с интересом ждет этой неизвестности; для пророка же будущее всегда уже совершенный факт, он переживает его уже в прошлом. Предвидящий ироник находится и в прошлом, и в будущем, но только не в настоящем.
«Ироник — ни здесь, ни там», — отмечает Янкелевич . Он то тут, то там, но никогда здесь и сейчас. Здесь и сейчас — это точка неподвижности, претящая иронику. Человека, находящегося то тут, то там, и не любящего оставаться на одном месте, называют странником.
Здесь интересно отметить, что Ю.Кристева в своем труде «Странники в нас самих». (Kristeva J. Etrangers à nous-mêmes. Р., 1988.), описывая понятие «странник», использует те же образы и характеристики, что выявляются и в нашей работе при исследовании поэтики иронии. Странник, как и ироник, лишен своего языка (его родной язык остается непонятым в чуждом ему мире). Странник, как и ироник, предельно свободен (ему ничего не принадлежит, и он не принадлежит ничему). Он опьянен своей свободой. Он примеряет маски. Он — вне добра и зла (так как моральные законы придуманы не им и не для него). В своей типологии «странников» Кристева выявляет две основные разновидности: «странники-ироники» и «странники-паломники». Примечательно, что основной характеристикой странников-ироников выступает у нее их стремление к пустоте, к «ничто». Этот параллелизм образов и характеристик является наглядной демонстрацией существования и функционирования образного поля, размывающего семантические различия предметов. Странничество и ирония не просто описываются друг через друга, но и оказываются образными «синонимами». Где странствует ироник или где он чувствует себя странником.
Мои слова превратятся в дождь в дождь, он будет идти за твоим окном и ты не заметишь, как бездна капель на дом твой обрушится бедный умывая его, омывая, ручейком у подъезда ласкаясь навстречу ему расцветут цветы а ты, удивленный, будешь стоять и смотреть как мои слова превращаются в дождь бесконечный дождь за твоим окном
Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, Никого теперь не жаль. И когда весенней Вестницей Вы пойдете в синий край, Сам Господь по белой лестнице Поведет Вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький, За поклоном бьет поклон И метет бородкой реденькой Вековую пыль с икон. Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, Никого теперь не жаль.
Берберова Нина Курсив мой Я ни в кого никогда не могла заглянуть так внимательно и глубоко, как в самое себя. Иногда я старалась, особенно в молодости, это делать, но это мало удавалось мне. Быть может, есть люди, которые умеют это делать, но я не встречала их.
Во всяком случае, я не встречала людей, которые могли бы заглянуть в меня дальше, чем я это делала сама. Познай самого себя - это всегда было фактом моей жизни, который, я не могу вспомнить когда, появился в моем соз- нании. Не познай вообще человека, или людей, или своих друзей, но именно самого себя. Я помню хорошо, как я впервые узнала, что земля круглая, или что все взрослые когда-то были детьми, или что Линкольн освободил негров (я долго думала, что он и сам был негр, глядя в его грустное, темное лицо), или что мой отец - нерусский. Но я не могу вспомнить, когда в моем сознании появился факт о познании самой себя и смотрении внутрь себя. Сколько я помню, он всегда был во мне, только, конечно, в разное время по-разному: в шесть лет, в восемнадцать лет, в сорок лет, Кажется, мысль о познании себя всегда жила, во мне только иногда" например, между двадцатью и тридцатью годами, она дремала и только смутно сосуществовала со мной, а иногда, в раннем детстве и после пятидесяти лет, она ярко и требовательно руководила мной. Во всяком случае, пребывая со мной постоянно, она была ярче и требовательней в детстве, чем в молодости, и всего сильнее и неотступнее живет со мной сейчас. У каждого человека есть тайны. Но некоторые люди несут их сквозь жизнь, как тяжесть, а другие дорожат ими, берегут их, считают их не омертвелым грузом, но живой силой, которая живет и развивается и дает жизнь вокруг себя, той силой, из которой, собственно, до последней минуты существования произрастает личность. Через эти тайны прошлое во мне соединяется с настоящим. Я принадлежу к людям, у которых нет ничего, что бы они тащили за собой, как мертвую тяжесть, подавляющую или угнетающую их. То, что я в свое время не сбросила с себя, увидев, что оно бесплодно, тому я дала цвести в себе, быть живым, менять меня, давать жизнь моей жизни. Я кажется - из всякого балласта делала что-то (горестное или радостное), но непременно живое. Смотря на себя, я вижу, что мне, как говорится, все шло впрок, и если расплата за это иногда бывала непомерной, так ведь это была расплата за жизнь. И у меня было постоянное сознание, что за жизнь не может быть и нет непомерной расплаты, что бояться переплатить - значит внутренне умереть.
http://lib.rus.ec/b/185919/read Может бьпь, это и есть основной образ всей моей жизни, тот "фундаментальный личный символ", который критик ищет в творчестве поэта? Который у самого человека к концу жизни проясняется как "рисунок", "чертеж", "выкройка" его судьбы, и он видит вдруг, что он не Прометей, не Орфей, а - скажем - обыкновенный слесарь, который не может подобрать ключа в собственный дом? Может быть. Но во сне какое-то спокойствие в конце концов нисходит на меня, какая-то уверенность, что через пятьдесят, через сто лет меня кто-то вытащит, за руки и за ноги, вытянет по нужному эскалатору на Сенатскую площадь или к Лиговке - может быть, названия тогда будут другие, но это нисколько не беспокоит меня.
Ефремов Иван Антонович (1907–1972), русский писатель, ученый-палеонтолог. Доктор биологических наук (1940), основатель тафономии — палеонтологической науки, изучающей закономерности процессов естественного захоронения организмов (кн. Тафономия и географическая летопись, 1950; Государственная премия СССР, 1952
Большинство людей не понимает, что великое многообразие и красочность мира будут служить им крепчайшей душевной поддержкой на протяжении всей жизни.
-- И в человеческом существовании незаметные совпадения, давно наметившиеся сцепления обстоятельств, тонкие нити, соединяющие те или другие случайности, вырастают в накрепко спаянную логическую цепь, влекущую за собой попавшие в ее орбиту человеческие жизни. Мы, не зная достаточно глубоко причинную связь, не понимая истинных мотивов, называем это судьбой.
(Лезвие бритвы) --- Женщины знают как хрупка жизнь, как близка смерть, а мужчины мечтают о бессмертии и убивают без конца по всякому поводу. Таково древнее противоречие, оно неразрешимо. (Таис Афинская)
Надо опорочить прежнее чтобы утвердить новое. Таковы, к сожалению, люди… (Таис Афинская)
Предатель своей страны заслуживает смерти у всех народов. Но почему не видят люди предателей своей собственной души? Ведь такие изменники не имеют уже правдивости. На человека этого нельзя положиться ни в чем. Он будет идти от дурного к худшему, и зло внутри будет возрастать. Кто бесчестен даже в самых малых вещах, скоро вообще потеряет всякое достоинство. Много говорили о моей честности. Я действительно стараюсь неизменно быть таким, никогда не разглашая тайн и не допытываясь о том, чего мне не хотят сказать. Великое преступление возникает из цепи малых ошибок и проступков,а великое достоинство, равное богам, родится из бесчисленных действий сдержанности и обуздания самого себя. --- истинное значение прекрасного. Без него нет душевного подъёма. Людей надо поднимать над обычным уровнем повседневной жизни. ----- У мудрого познание не сокрушит веры в величие мира и целесообразность его законов, которые так хорошо чувствуют поэты и художники. Глупец лишится вообще всякой веры и скатится в черную яму бессмысленного животного существования.
(Таис Афинская) ------ Нужны века жизни в достатке, чтобы сотни людей могли посвятить себя высокому мастерству художника, сотни людей могли предаться изучению красоты человека и мира. (На краю Ойкумены)
<<И если он хочет видеть ее иной, более женственной или мужественной, то пусть обладает силой сделать ее другой! - Она редкость, красива, как венецианка, остра, как флорентийка, умна… И почему всегда становится страшно за разносторонне совершенных людей? Боги не любят человеческого совершенства. Эта формулировка была известна еще в глубокой древности и не только в отношении людей, но и предметов искусства. Большинство замечательных творений искусства постигла гибель.>>
Высоко он мыслил и творил, даже не планетарно)- вселенски. Именно он является автором идеи о Великом кольце цивилизаций ( развив идеи Циолковского ), позже использованном, в другой правда уже форме перевернутой имперской, Лукасом в его Звездных войнах
Гениальной Женщине ! Живи каждый день, как последний: со всей красотой, полнотой и горем. Даже если хочется поспать, а у тебя много дел, не откладывай на завтра ничего — пусть даже это покупка сумочки или звонок соседке. Надо делать то, от чего покой выльется на твою душу.
Никогда не ищите благодарности от того, кому что-то дали. Благодарность придет с другой стороны. Мое глубокое убеждение состоит в том, что добро должно идти куда-то, а приходить — отовсюду. Я не святая. Просто делаю то, что мне нравится. А так, я очень плохой человек: злая и достаточно циничная. И я не кокетничаю. А святые тоже делали то, что им нравилось. Иначе невозможно. У меня было три собаки, и все — дворняги. Мы — плохие хозяева: наши собаки были очень умными, но, старея, попадали под машины. Все три собаки так и погибли. Они были очень свободолюбивыми: с поводком ходить не хотели, а мы никогда не настаивали. Я люблю собирать грибы и знаю, где гриб растет.У меня на них нюх, как у свиньи. Когда я иду за грибами, то точно знаю, что соберу 15-16 белых и пару подосиновиков. Другие грибы меня не интересуют. Я мужу своему говорю: «Видишь березку? Иди, и без шести белых не приходи». Он приходит с пятью, и тогда я возвращаюсь туда и нахожу еще один. Я все время руковожу. Я очень люблю властвовать и очень авторитарна. Девчонки говорят: «Маме помогать — хуже нет». Я сижу в комнате и командую: «Так, это — в шкаф, это — в мойку». Иногда мне, конечно, хочется прикусить язык, но дочки говорят, что Если я замолчу, то буду драться. С чужими всегда проще быть доброй. Меня на всех не хватает.
Хоспис – не дом смерти, а достойная жизнь до конца
Во время выставок, организованных Эль Русо, в зале всегда звучала музыка, которая была не просто сопровождением, а одним из главных действующих лиц - приближала к границе реального и метафизического. Фердинандов прекрасно играл на фортепиано как классические, так и современные пьесы. Особенно любил Скрябина, чьи произведения воспринимались как медитация, как месса. Музыкальные опыты Фердинандова и его учеников не ограничивались концертами в студии – из мемуаров известно, что молодые художники устраивали концерты на побережье на закате солнца.
Пушистый камушек воробья на окаменевшей дороге. Ноябрь.
Февраль
Бревнышко прижалось к горячей печке и увидело во сне птиц.
Стрижи
С утра стрижи стригли небо и к вечеру засыпали весь двор одуванчиками.
Черепаха
Если черепаху пустить по булыжной мостовой, глядя на нее, захотят научиться ходить все булыжники. И представляете, однажды утром ваша мостовая отправится гулять в поле…
Козленок
У козленка еще не прорезались рожки, а уже столько забот: с утра до вечера он стережет свой колышек. Лес
Сквозь кустарник и папоротники, по колено в траве и землянике, неся с собой белок и птиц, бредет к озеру лес.
Шмель
Шмель, тяжело жужжа, пролетел над коровой, как над маленькой европейской державой.
Яблоко
Последнее яблоко во всем саду. Его даже птицы не клюют — жалеют. Его даже люди не берут — любуются.
Листья
Последние листья, как мыши, тихо шурша, разбегаются по земле.
СТЕПАН ЭРЗЯ - МОРДОВСКИЙ РОДЕН (названия работ не вставляются)
* Знаменитая фраза С.Д.Эрьзи: «Это не мое, я это присвоил у Бога!» «Эрян яла стяко…» - «Живу до сих пор напрасно…»
Из воспоминаний скульптора Владимира Лемпорта:«Лысый начальник Главизо Сысоев пришел в мастерскую Эрзи, осмотрел ее и сказал:"Не наше! Нам такого не нужно!"Сысоев понял, что один Эрзя может пошатнуть весь стиль социалистического реализма. И однажды Эрзю нашли мертвым в его мастерской. У него был пробит череп, выбит один глаз и сломаны ребра, но официально было заявлено, что Эрзя влез на два стула, ввертывая лампочку, и упал. Инсульт. Свидетелей не было. Прессы тоже.» «Дети» - так С.Д.Эрьзя называл созданные им скульптуры http://erziana.my1.r...hrzja/2-1-0-471 http://blogs.mail.ru...64202b439d.html http://www.goloserzi...a/stepan-erzya/
Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель! Вечно носились они над землёю, незримые оку. Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса! Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву, Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных? Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который, В древнегерманской одежде, но в правде глубокой, вселенской, С образом сходен предвечным своим от слова до слова. Или Бетховен, когда находил он свой марш похоронный, Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов, Плач неутешной души над погибшей великою мыслью, Рушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса? Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном пространстве, Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья. Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков, Много чудесных в нём есть сочетаний и слова и света, Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать, Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово, Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный. О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем, Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен, Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье, И как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины, Выйдут из мрака всё ярче цвета, осязательней формы, Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значенье… Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье, И, созидая потом, мимолётное помни виденье!
Ю. Данилин:«…Я впервые услышал её 23 февраля в жуткую вьюгу в командировке – податься некуда – в провинциальном городке. Уткнулся в афишу, обещавшую си-минорную сонату Листа, а кроме того, все прелюды Шопена. В обычном рядовом концерте у чёрта на куличках. Ну, думаю, исполнительница – весьма самонадеянная особа, у филармонии есть все шансы оконфузиться. <…>.
И вот она выходит на сцену. <…> Ещё мгновение – и я не помню себя до конца этого удивительного концерта. Музыка обрушилась на нас, как стихия». В заголовок книги вынесен девиз Бетховена: «Умри или Будь!» Это и её девиз. И он вполне согласуется с ёмким словом-ключом ко всей её жизни: Преодоление. Именно так назвался показанный в те же 60-е годы в Голубом зале «Комсомолки» спектакль-пантомима о Микеланджело тоже открытого и поддержанного «Комсомольской правдой» ИАЭ-театра – по месту рождения при клубе Института атомной энергии. Ромен Роллан, который когда-то восхитился тем, как трактовала девочка Вера Лотар Бетховена, писал о Микеланджело: «Великие души – как высокие вершины. Ветер их овевает, облака их обволакивают, но там дышится лучше и глубже, чем в других местах. Воздух там обладает чистотой, которая смывает с сердца все пятна: и когда тучи расходятся, видишь сверху весь человеческий род… Я не утверждаю, что большинство людей может жить на этих вершинах. Но пусть раз в год они восходят туда в паломничество… Там они возобновят дыхание своих лёгких и кровь своих вен. Там, на высоте, они почувствуют себя более близкими к вечности. Затем они снова спустятся на жизненную равнину, с сердцем, закалённым для каждодневных битв…». Это, по-моему, не только о том, зачем нам сегодня нужен Микеланджело. Это и о том, зачем нам нужна великая пианистка Вера Кармен Аделаида Лотар-Шевченко. И она сама, с её трагической, мятежной судьбой. И конкурсы в её память.
15 октября 2012 г. Понедельник. Поскольку у нас в «Новой» о книге «Умри или Будь!» была публикация Зои Ерошок, свои дневниковые записи предложил «Литературке». Где их опубликовали. Но в изрядно сокращённом виде. Так что, думаю, имею моральное право разместить полный текст на нашем сайте. Тем более, есть повод. В прошлый четверг в Музее-квартире А. Гольденвейзера, что на Тверской, прошёл очередной музыкальный вечер. Он был посвящён Вере Лотар-Шевченко. Кроме выступления Дмитрия Аблогина, игравшего Баха и Шопена (он теперь дважды победитель Конкурсов памяти Лотар-Шевченко – и юношеского, и взрослого), и, как всегда, увлекательно-остоумных воспоминаний Ю. Данилина о дружбе с Верой Августовной, случилась там ещё и сенсация. Презентовались на вечере одновременно книга «Умри или Будь!» и диск с записью 1956 года концерта Лотар-Шевченко (24 этюда Шопена) в Большом зале Уральской консерватории имени Мусоргского сразу после её освобождения из лагеря. Сенсация – в том, что до этого считалось: ни одной записи её игры не сохранилось. Всё, что было в музыкальных архивах, размагничено нашими постперестроечными рыночно-креативными культуртрегерами. И тут один из тех, кто был на том давнем концерте, вспомнил, что, вроде бы, видел тогда рядом со сценой громоздкий магнитофон. Удалось разыскать ту запись. И – не перевелись на Руси чудо-мастера! – восстановить её. Теперь она единственная в мире. И когда её включили в маленьком зале мемориальной квартиры Гольденвейзера, впечатление было потрясающее. Нет, не то слово. Волшебное! Впору было поверить в инкарнацию душ. Я вдруг ощутил то душевное потрясение, которое случилось много лет назад со скромными педагогами музыкального училища в Нижнем Тагиле, когда к ним с улицы пришла бедно одетая, только что вышедшая из заключения, со скрюченными подневольной работой пальцами, постаревшая женщина и попросила разрешения сесть за рояль. Они великодушно разрешили, ожидая чего-то дилетантски беспомощного. И вдруг, после первых же звуков, — как фаворское озарение! – поняли: перед ними великая музыка и великая пианистка. Всё это есть в возрождённой записи, слава богу, не размагниченной в наши жестокие времена, когда слишком многое размагничивается и в веками складывавшейся культуре, и вообще – в окрестной жизни.
Мне нравится иронический человек. И взгляд его, иронический, из-под век. И черточка эта тоненькая у рта - иронии отличительная черта.
Мне нравится иронический человек. Он, в сущности,- героический человек. Мне нравится иронический его взгляд на вещи, которые вас, извините, злят.
И можно себе представить его в пенсне, листающим послезавтрашний календарь. И можно себе представить в его письме какое-нибудь старинное - милсударь.
Но зря, если он представится вам шутом. Ирония - она служит ему щитом. И можно себе представить, как этот щит шатается под ударами и трещит.
И все-таки сквозь трагический этот век проходит он, иронический человек. И можно себе представить его с мечом, качающимся над слабым его плечом.
Но дело не в том - как меч у него остер, а в том - как идет с улыбкою на костер и как перед этим он произносит:- Да, горячий денек - не правда ли, господа!
Когда же свеча последняя догорит, а пламень небес едва еще лиловат, смущенно - я умираю - он говорит, как будто бы извиняется,- виноват.
И можно себе представить смиренный лик, и можно себе представить огромный рост, но он уходит, так же прост и велик, как был за миг перед этим велик и прост.
И он уходит - некого, мол, корить,- как будто ушел из комнаты покурить, на улицу вышел воздухом подышать и просит не затрудняться, не провожать
Ну а это стихотворение для Вас, искательница Миров.
* * *
Что я знаю про стороны света? Вот опять, с наступлением дня, недоступные стороны света, как леса, обступают меня. Нет, не те недоступные земли, где дожди не такие, как тут, где живут носороги и зебры и тюльпаны зимою цветут, где лежат на волнах кашалоты, где на ветках сидят какаду... Я сегодня иные широты и долготы имею в виду.
Вот в распахнутой раме рассвета открываются стороны света. Сколько их? Их никто не считал. Открывается Детство, и Старость. И высокие горы Усталость. И Любви голубая дорога. И глухие низины Порока. И в тумане багровом Война - есть такая еще сторона с небесами багрового цвета. Мы закроем вас, темные стороны света!
Сколько есть неоткрытых сторон! Все они обступают меня, проступают во мне, как узоры на зимнем окне, очень медленно тают, и вновь открываются в раме рассвета неоткрытые стороны света.
Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959. к списку
