Не будь, Россия, ничьей добычей! Не следуй правилам тех приличий, Какие хищник диктует жертвам, - Не будь съедобной!.. Не верь экспертам, Чей опыт славен словесным блудом, - Тогда не будешь дежурным блюдом, Закуской, жертвой звериной страсти – Порвать с восторгом тебя на части!
Не будь безгрешной!.. Из тех, кто живы, Никто не ангел, - упрёки лживы. Не будь пушистой, а будь зубастой! Чисты фашисты, как тюбик с пастой, Чисты фашисты, как зубик с пломбой, Как в небесах санитары с бомбой. Не говори, что бывает хуже!.. Не жди пощады в глобальной луже.
Не будь, Россия, страной-тарелкой, Разбитой вдребезги подлой сделкой, - Страной осколков, отдельно взятых В разъединённых российских штатах. Не будь разъёмной!.. Не верь экспертам, Не следуй правилам тех приличий, Какие хищник диктует жертвам… Не будь, Россия, ничьей добычей! 2013
В заветных ладанках не носим на груди, О ней стихи навзрыд не сочиняем, Наш горький сон она не бередит, Не кажется обетованным раем. Не делаем ее в душе своей Предметом купли и продажи, Хворая, бедствуя, немотствуя на ней, О ней не вспоминаем даже. Да, для нас это грязь на калошах, Да, для нас это хруст на зубах. И мы мелем, и месим, и крошим Тот ни в чем не замешанный прах. Но ложимся в нее и становимся ею, Оттого и зовем так свободно — своею. Ахматова А.
К празднику 12 июня никак не привыкну. События, его породившие , болючие, как ни трактуй. А Россию люблю
Шла Великая Отечественная. В кабинет секретаря Союза писателей Александра Фадеева вошла необычная посетительница: нищая старуха с мешком в руках. Фадеев нахмурился. — У вас ко мне какое-то дело? Старушка положила свой мешок на колени и сказала как-то неожиданно искренне: — Жить тяжело, Александр Александрович. Помогите как-нибудь. — А что, неужели и вы тоже писатель? — с иронией спросил он. — Я пишу стихи, — сказала женщина, как бы извиняясь.
— Их печатали когда-то. Только очень давно. — Как же вас зовут? — Раиса Адамовна Кудашева. — Ну прочтите что-нибудь: — обреченно произнёс Фадеев. — Извольте, — согласилась женщина и начала: «В лесу родилась ёлочка, В лесу она росла:»
Прошло 60 лет. В 2003-м к писателю Михаилу Холмогорову пришел приятель и сказал: «А ведь ты можешь быть миллионером! Нужно только оформить бумаги».
Михаил был озадачен. Как племянник и единственный наследник Раисы Кудашевой он действительно мог бы получать авторские отчисления. Но как потомственный интеллигент даже думать о таких вещах не мог. Но почему бы не попробовать? И Михаил начал разбирать семейные архивы — в официальных инстанциях родство нужно было ещё доказать.
История эта началась давно — в 1878 году, когда у Адама и Софьи Гедройц (в девичестве Холмогоровой) родилась дочь Раиса. Потом у супругов Гедройц появились на свет ещё три девочки. Это было типичное старомосковское семейство — хлебосольное, весёлое, с прислугой в белых фартуках и домашними спектаклями по праздникам. В старших классах гимназии Раиса начала писать стихи для детей. Да так удачно, что её охотно печатали в детских журналах. Раису ждало безоблачное будущее хозяйки интеллигентного московского дома и поэтессы-любительницы, но случилось несчастье — умер отец. Как старшая дочь Рая взяла на себя заботу о матери и младших сёстрах — пошла работать гувернанткой в богатый дом. Теперь она уже не могла подписывать стихи своим именем. В высших кругах сочинительство считалось делом предосудительным.
В 1902 году Раиса устроилась на работу к князю Алексею Ивановичу Кудашеву. Он овдовел и никак не мог прийти в себя после утраты любимой жены, поэтому забота о наследнике почти целиком легла на плечи гувернантки. Раиса по-матерински привязалась к воспитаннику, который лишился матери и почти не видел отца, и он, в свою очередь, тоже обожал Раечку.
— Раечка, а у нас будет ёлка? — спросил он накануне Нового года. — Конечно будет, — ответила Рая. — А гости будут? — И гости. — А какой стишок я буду им читать? — Ну, хочешь, выучим с тобой Пушкина. — А у Пушкина есть стихи про ёлочку?
Раиса задумалась и ничего не смогла вспомнить. — А ты непременно хотел бы про ёлочку? — Непременно.
Мальчик уснул. Раиса пошла к себе в комнату и начала сочинять. Она представила себе детишек, бегающих вокруг елки, и Алёшеньку в нарядном бархатном костюмчике. Он стоит под ёлкой и читает: «Гнутся ветви мохнатые / Вниз к головкам детей. / Блещут бусы богатые / Переливом огней:»
А потом представила себе ёлочку, но только в лесу. Как она стоит там, одинокая: «Метель ей пела песенку, спи, ёлочка:»
И она вспомнила, что ей уже 27 лет, а она никак не дождётся своего праздника. Получилось что-то личное. И почему-то вспомнился князь. Ему было 50 — не такой уж и старик. Утром он посмотрел на неё как-то тепло и внимательно и почему-то назвал Раей, а не Раисой Адамовной, как обычно. Она тряхнула головой, чтобы отогнать ненужные мысли и напрасные надежды. К утру стишок был готов.
А днём она отнесла его в журнал «Малютка», где её ждали и любили как постоянного автора. Подписалась, как обычно, буквами «А. Э.». Вот, собственно, и всё.
Рае не показалось: князь действительно стал обращать на нее внимание. Они всё чаще оставались вдвоём как будто случайно. Князю в срочном порядке нужно было обсудить с гувернанткой отметки мальчика, новое стихотворение очередного декадента… Но оба не решались признаться в своих чувствах даже себе самим. Она — потому что не смела и думать о такой выгодной партии. Он — потому что боялся оскорбить её гордость. Всё-таки разница в возрасте. Только через три года князь предложил своей гувернантке руку и сердце.
Так Раиса Гедройц стала княгиней Кудашевой.
— Тётя Рая совсем не была похожа на княгиню, — вспоминает Михаил Холмогоров. — Когда мне было пять лет, мама взяла меня к ней в гости. Тётя Рая оказалась совсем старенькой. Они с сестрой, такой же старушкой, ютились в малюсенькой комнате, похожей на чулан. А потом во время прогулки мама показала мне особняк на углу Воротниковского и Старопименовского переулка. «Раньше этот дом принадлежал тёте Рае», — сказала она вдруг.
Миша никак не мог поверить, что нищая старушка жила когда-то во дворце. В 70-е особнячок сломали, и от единственного счастливого времени в жизни Раисы Кудашевой не осталось ни следа.
Тогда, в начале века, ее называли княгиней, у нее был собственный дом, любящий муж и приёмный сын. Раиса уже почти позабыла о своих стишках про ёлочку.
Как-то Раиса Адамовна с семейством ехала в Петербург. Попутчицами оказались бабушка и ее внучка. Познакомились, разговорились. Старушка попросила внучку спеть песенку. И девочка, расправив юбочку, запела: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла:»
— А что же это за чудесная песенка? — спросила Кудашева с замиранием сердца.
— О, это знаменитая новогодняя песенка из альбома композитора Бекмана. Он называется «Верочкины песенки». Просто клад для домашнего музицирования!
Князь слушал вполуха и читал газету. Когда они остались одни, Рая решила: момент настал. То, что она тайно печатает стихи, тяготило её. Ей хотелось, чтобы муж знал всё.
— Ты слышал песенку? — спросила она нерешительно. — Да. Прелестная, — улыбнулся князь. Похоже, он догадывался, куда клонит жена. — А слова? Слова тебе понравились? — О, я бы хотел познакомиться с автором, — князь улыбнулся ещё шире. — Это я написала. Для нашего сына, — проговорила, краснея, княгиня. — Никогда не сомневался в твоих талантах, — сказал князь и поцеловал жену.
Так Рая узнала, что она автор слов модной песенки. Впервые пути песни и ее создательницы пересеклись, чтобы снова разойтись, и уже надолго.
К 1914 году обожаемый воспитанник Алёша вырос. Он бредил войной и сбежал на фронт. Отец, который уже перешагнул рубеж 60-летия, слёг, не выдержав волнений, и вскоре умер — не выдержало сердце. Спустя некоторое время пришло извещение о смерти мальчика. Княгиня разом потеряла всё. Так что утраты революции она приняла почти что равнодушно.
1917 год Кудашева провожала в полном одиночестве. Княгиня сидела у печурки и грела руки. Прислуга разбежалась. Она была одна, куталась в шаль и подбрасывала в огонь остатки мебели. Все бумаги, напоминающие о прошлом, давно пошли на обогрев комнаты. Только некоторые она оставила себе. И среди них — черновик стихотворения про ёлочку . Внезапно в дверь постучали. Она открыла. Красные матросы зашли в дверь, оставляя чёрные следы на паркете. Один из них, видимо, главный, вынул изо рта окурок, затушил о стену и бросил на пол.
— Что вам угодно? — спросила княгиня как можно спокойнее. — Нам угодно, — издевательски прищурился матрос, — чтобы ты, контра, в течение десяти минут исчезла из дома, незаконно отнятого у трудового народа.
Раиса Адамовна безропотно собрала вещи. Так началась её новая жизнь. В этой жизни главным было стать как можно незаметнее, чтобы никому даже в голову не пришло о чём -то её расспрашивать. В конце концов ей удалось устроиться в районную библиотеку, где она и просидела тихой мышкой до самого 1941 года.
Между тем песенка жила триумфальной и праздничной жизнью. Её пели на всех детских утренниках, исполняли на главной ёлке страны в Колонном зале, на её сюжет рисовали открытки. Это была главная новогодняя песня страны. А создательница ее текста, никем не опознанная, выдавала в районной библиотеке советские книжки и классику, а по вечерам возвращалась в коммуналку к своим книгам, любимому коту и воспоминаниям. Как-то по радио она услышала бодрый дикторский голос: «Песенка про елочку, слова и музыка композитора Бекмана». Она позвонила жене своего племянника, Анне Холмогоровой (маме Михаила). Та возмутилась. Мало того что автор слов всенародной песни живёт на нищенскую зарплату, так о нём ещё е и никто не знает! Может быть, и деньги за это получает кто-то другой!
— Давайте попробуем доказать, что автор — это вы, — неожиданно для себя предложила она престарелой родственнице. — Да как же это? — испугалась Раиса Адамовна. — Голубушка, не нужно. Стара я уже для таких подвигов. Да и происхождение моё… Не дай бог кто узнает: — А мы всё же попробуем, — не унималась родственница.
Вот тут-то и пригодился черновик стихотворения, сохраненный Раисой Адамовной в далёком 18-м году. А ещё в архиве чудом отыскались гонорарные ведомости всеми давно забытого журнала «Малютка». Состоялся суд. Деликатный вопрос о принадлежности к эксплуататорским классам удалось обойти. Процесс был выигран, и Кудашева была официально признана автором песни и должна была получать деньги с каждого её исполнения.
Но по-настоящему известной Раиса Адамовна стала только в 1958 году. Тогда в «Огоньке» работал будущий «отец» Электроника — Евгений Велтистов. Он бродил по городу в поисках интересных людей и набрел на Кудашеву. Появившееся в новогоднем «Огоньке» интервью переменило жизнь 80-летней старушки. Ей стали писать и звонить незнакомые люди, её приглашали в школы и детские сады. Но было слишком поздно. «Я стараюсь крепиться и не падать духом, — писала Кудашева своей подруге Анне Ивановне Сытиной. — Не по силам я затеяла дело, слишком поздно эта история подошла ко мне».
Михаил Холмогоров сидел у главного нотариуса города Москвы. Тот внимательно выслушал историю детской песенки и её создательницы.
— К сожалению, я ничего не могу для вас сделать. Когда умерла ваша родственница, срок действия авторского права был другим. И он давно истёк. А закон обратной силы не имеет.
Михаил выслушал вердикт, понял, что миллионером ему никогда уже не стать и… совсем не огорчился. Пусть останется все как есть. Недавно на могиле Кудашевой на Пятницком кладбище Михаил поставил памятник. На нем — слова песенки про елочку. А сама песенка принадлежит всем.
▼ Неизвестная «Ёлочка»
Раиса Кудашева посвятила своему воспитаннику не песенку, а сценарий детского утренника. Дети должны были по очереди зачитывать строфы. Но полный вариант песни начинается четырьмя неизвестными строфами:
«Гнутся ветви мохнатые Вниз к головкам детей; Блещут бусы богатые Переливом огней;
Шар за шариком прячется, А звезда за звездой, Нити светлые катятся, Словно дождь золотой:
Поиграть, позабавиться Собрались дети тут И тебе, ель-красавица, Свою песню поют.
Все звенит, разрастается Голосков детских хор, И, сверкая, качается Елки пышный убор.
В лесу родилась елочка, В лесу она росла, Зимой и летом стройная, Зелёная была».
— Что происходит на свете? — А просто зима. — Просто зима, полагаете вы? — Полагаю. Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю в ваши уснувшие ранней порою дома.
— Что же за всем этим будет? — А будет январь. — Будет январь, вы считаете? — Да, я считаю. Я ведь давно эту белую книгу читаю, этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
— Чем же все это окончится? — Будет апрель. — Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен. Я уже слышал, и слух этот мною проверен, будто бы в роще сегодня звенела свирель.
— Что же из этого следует? — Следует жить, шить сарафаны и легкие платья из ситца. — Вы полагаете, все это будет носиться? — Я полагаю, что все это следует шить.
— Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить, недолговечны ее кабала и опала. — Так разрешите же в честь новогоднего бала руку на танец, сударыня, вам предложить!
— Месяц — серебряный шар со свечою внутри, и карнавальные маски — по кругу, по кругу! — Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку, и — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!..
