Расул Гамзатов Товарищи далеких дней моих… Перевод Л. Дымовой
Товарищи далеких дней моих, Ровесники, прожившие так мало!.. Наверное, остался я в живых, Чтоб память на земле не умирала.
На поле боя павшие друзья — Вас было много, страстно жизнь любивших. Я ведаю: в живых остался я, Чтоб рассказать о вас, так мало живших.
Берегите друзей Перевод Наума Гребнева
Знай, мой друг, вражде и дружбе цену И судом поспешным не греши. Гнев на друга, может быть, мгновенный, Изливать покуда не спеши. Может, друг твой сам поторопился И тебя обидел невзначай. Провинился друг и повинился — Ты ему греха не поминай. Люди, мы стареем и ветшаем, И с теченьем наших лет и дней Легче мы своих друзей теряем, Обретаем их куда трудней. Если верный конь, поранив ногу, Вдруг споткнулся, а потом опять, Не вини его — вини дорогу И коня не торопись менять. Люди, я прошу вас, ради бога, Не стесняйтесь доброты своей. На земле друзей не так уж много: Опасайтесь потерять друзей. Я иных придерживался правил, В слабости усматривая зло. Скольких в жизни я друзей оставил, Сколько от меня друзей ушло. После было всякого немало. И, бывало, на путях крутых Как я каялся, как не хватало Мне друзей потерянных моих! И теперь я всех вас видеть жажду, Некогда любившие меня, Мною не прощенные однажды Или не простившие меня.
Сообщение отредактировал: IP - Пн, 09.09.2024, 12:19
Мы - просто куклы, но... смотрите, нас одели, И вот мы - жители витрин, салонов, залов. Мы - манекены, молчаливые модели, Мы - только копии с живых оригиналов.
Но - поставь в любую позу, Положи да посади, И сравненье в нашу пользу: Манекены впереди!
Нам хоть Омск, хоть Ленинград, Хоть пустыня Гоби, - Мы не требуем зарплат, Пенсий и надгробий.
Мы - манекены, мы - без крови и без кожи, У нас есть головы, но с ватными мозгами. И многим кажется - мы на людей похожи. Но сходство внешнее, по счастью, между нами.
Мы выносливей, и где-то Мы - надежней, в этом суть, Элегантнее одеты И приветливей чуть-чуть.
И на всех сидит наряд В тютельку и в точку, Мы стоим шеренгой в ряд Локоть к локоточку.
Пред нами толпы суетятся и толкутся, Под самым носом торг ведут, шуршат деньгами, Но манекены никогда не продаются. Они смеются бутафорскими зубами.
В нашем детстве нас любили Без носов и без ушей, - Нас детишки в ванне мыли В виде кукол-голышей.
В детстве людям мы нужны, Но, когда взрослеем, Без одежды мы цены Вовсе не имеем.
Зато мы многого себе не позволяем: Прогулов, ругани и склок, болезней мнимых, Спиртных напитков в перерыв не распиваем, План не срываем2 и не пишем анонимок.
Мы спокойней суперменов - Если где-нибудь горит, В «01»3 из манекенов Ни один не позвонит.
Не кричим и не бузим, Даже не дерёмся. Унеси весь магазин - Мы не шелохнёмся.
И наши спаянные дружбой коллективы Почти не ведают ни спадов, ни накалов. Жаль, допускают всё же промахи и срывы Плохие копии живых оригиналов.
Посмотрите на витрины: На подбор - все, как один, Настоящие мужчины, Квинтэссенции мужчин -
На любой на вкус, на цвет, На любой оттенок... Да и женщин в мире нет Лучше манекенок!
Строки забытого сейчас литовского советского поэта с большим русским сердцем Эдуардаса Межелайтиса.
Послушайте, как современно звучит.
Где бы в человека не стреляли, Пули - все! — мне в сердце попадали. Столько в нем свинца уже скопилось, Что оно давно к земле склонилось.
Где бы интервенты, оккупанты Ни ступали по чужому полю, Топчут мое сердце, словно мину, Что заряжена взрывчаткой боли.
Реки слез по свету протекают, В сердце все они в мое впадают. Кровь невинных заливает сердце. Кровь погибших Заполняет сердце.
Вся пролившаяся кровь людская Льётся в жилы, В грудь в мою втекает. Налитое кровью и слезами, И свинцом, и болью всей планеты, Впрямь оно, как яблоко, созреет, Сердце неспокойное поэта.
Самой нежной любви наступает конец, Бесконечной тоски обрывается пряжа... Что мне делать с тобою, с собой, наконец, Как тебя позабыть, дорогая пропажа?
Скоро станешь ты чьей - то любимой женой, Станут мысли спокойней и волосы глаже. И от наших пожаров весны голубой Не останется в сердце и памяти даже.
Будут годы мелькать, как в степи поезда, Будут серые дни друг на друга похожи... Без любви можно тоже прожить иногда, Если сердце молчит и мечта не тревожит.
Но когда-нибудь ты, совершенно одна (Будут сумерки в чистом и прибранном доме), Подойдешь к телефону, смертельно бледна, И отыщешь затерянный в памяти номер.
И ответит тебе чей-то голос чужой: "Он уехал давно, нет и адреса даже." И тогда ты заплачешь: "Единственный мой! Как тебя позабыть, дорогая пропажа!"
Говорят про Россию – убогая… А она отвечает: «У Бога я Под всевидящим оком отмечена Вот такая, как есть: человечная, Прямодушная, сильная, светлая. Это ваша беда, что заметно вам Лишь худое, недоброе, стылое – Значит в вас поселилось унылое, Неправдивое и спесивое, Бездуховное, некрасивое. Чтоб ни делала, всё опорочите, И не верите мне, и не прочите. Но не так всё, и знайте – у Бога я Не забытая, не убогая, Не постылая, а любимая, Небесами извека хранимая…» 26.01.23. Анна Опарина
Когда душа устанет быть душой, Став безразличной к горести чужой. И майский лес — С его теплом и сыростью — Уже не поразит Своей неповторимостью, Когда к тому же вас покинет юмор, А стыд и гордость Стерпят чью-то ложь, — То это будет значить, Что ты умер, Хотя и будешь думать, Что живешь.
*** Кавуны столы ломают, репаются дыни, Повело туманом-чадом по всей Украине: Так зашевелилась чуйка про большую схизму, Хата с краю, сердце крает дух сепаратизма, В горожанах, в хуторянах злоба забурлила, Вышел дед Игнат к мирянам, загремел кадилом: - «Вы зачем меня, родные, тянете на плаху? Чи, сыночек, сердце ляха принял под рубаху?»-
«Места нет тебе, собаке, в нашем новом панстве — получи-ка на гiлляке русское гражданство».
Растянули его тело острыми крюками Боже-боже, что же будет с нами-дураками?
Тихо-долго безутешный голос доносился Это дед Игнат сердешный за приход молился.
Всё проходит в этом мире, снег сменяется дождём, всё проходит, всё проходит, мы пришли, и мы уйдём. Всё приходит и уходит в никуда из ничего. Всё проходит, но бесследно не проходит ничего. И, учacтвуя в сюжете, я смотрю co стороны, как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны, как сплетается c другими эта тоненькая нить, где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить, потому что в этой драме, будь ты шут или король, дважды роли не играют, только раз играют роль. И над собственною ролью плачу я и хохочу, по возможности достойно доиграть своё хочу - вeдь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу.
Вот и осень подкралась бесшумно, как старость. От пропетого лета следов не осталось, только медленно падает лист пятипалый — вновь Арсений Тарковский читает устало золотые стихи. В сердце — тихая жалость, что тепла не хватило мне самую малость.
Не успел поваляться под солнцем на пляже, покутить не успел вечерами, и даже не сумел рассказать загорелой девчонке о любви стариковской — материи тонкой. Серый дождь монотонною краскою мажет по веселым, но быстро забытым пейзажам.
Я не то чтобы злюсь, прелый воздух вдыхая, просто было так близко от мая — до рая, но меня отвлекла от блаженства забота о насущной еде, и до пота работа. Снова осень в окне, как всегда золотая, а на кухне хлопочет девчонка — седая. 06.09.2018
---------------
ПИСЬМО БЫВШЕМУ ДРУГУ
Спасибо, друг Тарас, за трезвые слова о том, что братья мне татары и мордва, и друг степей — калмык, и черемис забытый, и царь болот — вогул, и грозная тыва, и дикий нагайбак, и — прочая братва, и сам я — азиат и варвар неумытый.
Да, я почти монгол — мне сладок, как халва, степного ветра вкус, тугая тетива торжественно звенит и конь мой бьет копытом! Над Волгой шелестит волшебная трава, и мягкий первый снег встречают Покрова, и в горницах столы для праздника накрыты.
А там, где ты, — война. Страна почти мертва. Хрипит в агонии — на фоне торжества безумия и зла, и — Речи Посполитой. Ты ищешь, брат Тарас, заморского родства и денег до зимы — на уголь и дрова, и в душу мне плюешь легко и деловито.
Ты пишешь, что я — раб, вертящий жернова империи рабов, — вдруг предъявил права на отчину твою с коварством неприкрытым, что я — твой лютый враг, что для тебя Литва и ближе, и милей, чем подлая Москва, что вместе нам не жить, и быть мне точно битым.
Ты стонешь на весь мир, что мать твоя — вдова, разграбленная мной, — она скулит едва, а быть могла вполне и радостной и сытой, что я — подлец и вор, чумная татарва, что Киевская Русь — несчастна, но жива, и не видать ее безродным московитам.
Goodbye, Taras, goodbye! Шумит твоя блатва, на грязных площадях желтеет синева, грустит Владимир над Днепром — забытый. Невесело и мне. Склонилась голова над письменным столом — закончились слова, остался только чай китайский — недопитый.
Мне нечего сказать. Возможно, мастерства лишен я на хулу, но прежде — шутовства чураюсь и стыжусь: мне жалко алфавиты растрачивать на брань, что хуже воровства, на жертвенный экстаз для псевдобожества, и на любовь к неправде плодовитой. 12.11.2014
Сообщение отредактировал: IP - Сб, 05.10.2024, 19:11
